Девичий паровозик. Григорий Жадько

скинешь настывшие в лед сапоги, прижмешь ступни к батарее, и по ним больно побегут мурашки, и она скинет сапоги и прижмет их рядом с тобой. Ты будешь смотреть на ее стройные ноги, выглядывающие из-под шерстяной клетчатой юбки. И выражение лица у тебя будет наверно очень глупое. Определенно глупое. Ты будешь не в силах отвести взгляд, от плотно облегающей ее бедра юбки, и Вас обоих будет колотить крупная дрожь. Она будет что-то говорить, и Вы будете смеяться, смеяться и дрожать в ознобе. Какие у нее коленки, острые угловатые как у девочки и синие от застылости и мороза. Если их погладить прижать к губам и отогреть дыханием. Мечты! Мечты! А вдруг правда решиться, так сразу опуститься на колени, обнять ее ноги и будь что будет. Нет! конечно, нет! Я так никогда не сделаю. Черт нас дернул так промерзнуть в новогоднюю ночь.

      Кто она?

      Зачем мы вместе?

      Ты не хочешь спрашивать, как ее зовут.

      Зачем?

      Ты мужчина, она девушка, вы созданы друг для друга. Вы можете ощутить радость тепла, не задавая глупых вопросов. Она незнакомка, прекрасная незнакомка и чем меньше ты ее знаешь, тем таинственней и прекрасней она кажется. Ведь все можно разрушить, одним словом, фразой, а слово за словом как снежный ком перерастет в банальность, и не заметишь, как легкий холодок пробежит между вами.

      Пока она греется, у нее есть веская причина находиться здесь, а потом.

      Что-то нужно сказать?

      Нет.

      Что-то сделать, приблизиться, но как? Так просто обнять. Нет, не годится. Она моложе тебя, она вообще красавица и черты лица у нее нежные с налетом игривости и лукавства. Глаза ее лучатся, длинные ресницы, бросают тень, но искорки маленькой чертовки иногда прорываются наружу. А ты как кисель, ты размазня Ты Вообще ничего не можешь, ни сделать, ни сказать, и постоянно оправдываешь себя.

      Телевизор, этот ящик на все случаи жизни, как медленная жвачка, бросает в комнату записанный загодя концерт. Звезды дурят народ и весело чокаются, пьют за Новый год в октябре. Проходит хмель, это плохо где-то наверху у соседей гремят убираемой посудой

      Наверно она отогреется и уйдет,. а ты больно и мучительно воскресишь в сознании ее красивые ноги в черных колготках, маленькие затяжки в которых просвечивает розовая кожа, нежный и терпкий запах который струился от ее тела и будешь проклинать свою нерешительность. Как сладко и томно, как неизъяснимо томительно и привлекательно, то что скрыто у ней под этой грубой шерстяной юбкой

      – Да-а – возможно протянет она с грустью и сожалением в голосе, – Ты просто дурак – скажет она на выходе. Ты кинешься к ней, а она рассмеется, посмотрит как-то сверху вниз, уберет твои руки и гордо уйдет.

      На улице будет так же идти снег. В комнате будет тепло и уютно.

      И вдруг легкая тень мелькнет в свете фонаря

      и ты как ужаленный кинешься,

      и схватишь одежду

      и метнешься к двери, но у нее и застынешь в нерешительности.

      Да! Ты кретин. Ты самый настоящий кретин, которых еще не видывал свет, скажешь ты себе, и устало опустишься