Плоды земли. Кнут Гамсун

она говорит:

      – Ос-Андерс принес мне от тебя поклон. Нечего сказать, хороший поклон!

      – А что?

      – Зайца.

      – Что ты говоришь? – с удивительной кротостью спрашивает Олина.

      – Не смей отпираться! – кричит Ингер, дико сверкая глазами. – Я заткну тебе глотку вальком! Вот тебе!

      Неужели она ударила? Ну да. И когда Олина от первого удара не падает, а, наоборот, вскакивает и кричит:

      – Берегись! Я знаю, что я про тебя знаю! – Ингер снова колотит вальком и валит Олину на пол, подминает под себя, давит коленками.

      – Что ж, ты хочешь насмерть убить меня? – спрашивает Олина.

      Прямо над собой она видела ужасный рот с заячьей губой, высокую крепкую женщину с тяжелым вальком в руке. У Олины тело горело от ударов, текла кровь, но она продолжала визжать и не сдавалась:

      – Ну, ты хочешь убить меня!

      – Да – убить, – отвечает Ингер и опять ударяет. – Вот тебе. Я тебя забью до смерти.

      Она совершенно уверена: Олина знает ее тайну, остальное ей безразлично.

      – Вот тебе по рылу!

      – Рыло? Это у тебя у самой рыло! – простонала Олина. – Господь сам вырезал на твоем лице крест!

      Справиться с Олиной трудно, очень трудно, Ингер поневоле перестает бить, удары ее ни к чему, они только утомляют ее саму. Но она грозит – тычет вальком прямо в глаза Олине, она задаст ей еще, еще, так что она и своих не узнает!

      – Где у меня косарь, вот я сейчас покажу тебе! – Она встает, как бы за тем, чтоб достать нож-косарь, но уж главный пыл ее прошел, и она только ругается.

      Олина поднимается и садится на скамейку, с желто-синим распухшим лицом, вся в крови, она откидывает с лица волосы, оправляет на голове платок, отплевывается; губы у нее вздулись.

      – Тварь ты этакая! – говорит она.

      – Ты была в лесу и вынюхивала, – кричит Ингер, – вот на что ты потратила столько часов, ты разыскала могилку! Но лучше бы ты заодно вырыла яму себе.

      – Ну, уж теперь погоди! – отвечает Олина, пылая жаждой мести. – Я больше ничего не скажу, но уж не видать тебе горницы с клетью и часов с музыкой!

      – Это не в твоей власти!

      – А уж об этом я позабочусь!

      Обе женщины кричат. Олина не так груба и голосиста, о нет, она почти кротка в своей жестокой злости; но она въедлива и страшна:

      – Где это мой узелок, жалко, оставила его в лесу. Можешь получить назад свою шерсть, я не хочу ее брать!

      – А-а, ты, может, думаешь, что я ее украла?

      – Ты сама знаешь, что сделала!

      Они опять кричат. Ингер считает нужным указать, с которой из своих овец она настригла эту шерсть, Олина спрашивает кротко и ласково:

      – Да, да, но почем знать, откуда у тебя первая овца? – Ингер называет место у человека, где кормились ее первые овцы с ягнятами. – Закрыла бы ты лучше свой рот! – грозит она.

      – Ха-ха-ха, – усмехается Олина. У нее на все ответ, и она не сдается: – Мой рот? Вспомни-ка ты лучше про свой! – Она попрекает Ингер уродством и называет пугалом для бога и людей. Ингер вся кипит от ярости, и так как Олина толстая, называет ее тетехой:

      – Подлая