Плоды земли. Кнут Гамсун

не желаю отвечать тебе. А у тебя вот один лежит в лесу, что ты с ним сделала? Ты убила его?

      – Замолчи и убирайся вон! – вопит Ингер и бросается на Олину.

      Но Олина не отступает, она даже не встает. Эта неустрашимость, равная ее упорству, снова парализует Ингер, и она только говорит:

      – Нет, надо мне разыскать косарь!

      – Не беспокойся, – советует Олина. – Я и сама уйду. Но раз уж ты выгоняешь свою собственную родню, так после этого ты тварь!

      – Ладно, ступай уж!

      Но Олина не уходит. Обе женщины бранятся еще долго, и всякий раз, как часы бьют час или половину, Олина язвительно улыбается и приводит Ингер в бешенство. В конце концов обе несколько успокаиваются, и Олина собирается уходить.

      – У меня длинный путь, и ночь впереди, – говорит она. – Жалко, надо бы мне захватить с собой еды из дому.

      На это Ингер ничего не отвечает, она пришла в себя и наливает Олине воды в чашку.

      – На – оботрись вот, если хочешь! – говорит она.

      Олина понимает, что ей надо поправиться перед уходом, но, не зная, где у нее кровь, она моет не те места. Ингер стоит и смотрит, потом указывает:

      – Здесь и на виске тоже! Нет, на другом, ведь я же показываю!

      – Откуда мне знать, на какой висок ты показываешь! – отвечает Олина.

      – И на губах тоже. Да что ты, боишься воды, что ли? – спрашивает Ингер.

      Кончается тем, что Ингер умывает избитую противницу и швыряет ей полотенце.

      – Что это я хотела сказать, – начинает Олина, вытираясь и совершенно мирным тоном. – Как-то Исаак и дети перенесут это?

      – Разве он знает? – спрашивает Ингер.

      – Неужто нет! Он подошел и увидел.

      – Что он сказал?

      – Что он мог сказать! Он лишился языка, как и я. Молчание.

      – Это ты во всем виновата! – жалобно вскрикивает Ингер и разражается слезами.

      – Дай бог, чтоб у меня не было других грехов.

      – Я спрошу у Ос-Андерса, можешь быть уверена!

      – Спроси, спроси!

      Они обсуждают спокойно, и Олина как будто не так уж кипит местью. Она политик высокого ранга и привыкла находить разные выходы, теперь она выражает даже некоторое сострадание: если это выплывет наружу, очень жалко будет Исаака и детей.

      – Да, – говорит Ингер и плачет еще пуще, – я все думаю и думаю об этом днем и ночью.

      Олина представляет себя в роли спасительницы и заявляет, что может помочь. Она поселится в усадьбе на то время, что Ингер будет сидеть в тюрьме.

      Ингер уже не плачет, она сразу прислушивается и соображает:

      – Нет, ты не станешь смотреть за детьми.

      – Это я-то не стану смотреть за детьми? Да что ты врешь!

      – Ну да.

      – Если у меня к чему-нибудь лежит сердце, так именно к детям.

      – Да, к твоим собственным, – говорит Ингер, – но как ты станешь обращаться с моими? А когда я подумаю, что ты послала мне зайца, чтоб погубить меня, то одно только и могу сказать, что ты большая грешница.

      – Кто? Я? – спрашивает Олина. – Это про меня ты говоришь?

      – Да,