Плоды земли. Кнут Гамсун

это скотина, чисто звезды на небе!

      – Замечательная! – подхватывает и муж. – Не будет ли у тебя парочки старых комаг?

      Ингер запирает дверь в избу и возвращается работать на косогор. Тогда мужчина крикнул что-то, она притворилась, будто не расслышала, и продолжала идти, но она слышала очень хорошо:

      – Правда ли, что ты покупаешь зайцев?

      Трудно было не понять. Лопарь, может, спрашивал и без всякой задней мысли, кто-нибудь наврал ему, а может, он спрашивал и со зла; но Ингер, во всяком случае, получила предупреждение. Судьба предостерегала ее…

      Дни шли. Новоселы были здоровые люди, пусть будет, что будет, они делали свою работу и ждали. Они жили тесно друг с другом, как звери в лесу, спали, ели; так дотянулось до того, что они испробовали новую картошку, и она оказалась крупной и рассыпчатой. Удар – почему же медлит удар? Стоял уже конец августа, скоро подойдет сентябрь, неужели они благополучно проживут и зиму? Они жили все время начеку, каждый вечер заползали вместе в свою берлогу, радуясь, что день прошел без событий. Так проползло время до октября, когда приехал ленсман с человеком и с портфелем. Закон шагнул через их порог.

      Допрос занял довольно много времени, Ингер допрашивали с глазу на глаз, она ничего не отрицала, могилу в лесу разрыли, труп вынули, забрали для вскрытия. И крошечный трупик был обернутый в крестильное платьице Элесеуса, на голове расшитый бусинками чепчик!

      Исаак снова обрел дар речи:

      – Да, да, теперь уж нам будет хуже некуда, – сказал он. – Ну, я только говорю свое: тебе не следовало это делать.

      – Да, – ответила Ингер.

      – Как же это ты сделала? – Ингер молчала.

      – И как тебе могло прийти в голову!

      – Она была такая же, как я. Тогда я свернула ей лицо на сторону.

      Исаак покачал головой.

      – Она сразу и померла, – продолжала Ингер и зарыдала.

      Исаак помолчал:

      – Ну, ну, теперь поздно плакать, – сказал он.

      – У нее были темные волосики на затылке, – всхлипывала Ингер.

      На этом все опять и кончилось.

      И опять пошли дни. Ингер не арестовали, начальство отнеслось к ней милостиво, ленсман Гейердаль допрашивал ее, как стал бы допрашивать всякого другого, и только сказал:

      – Печально, что такие вещи могут случаться! – Когда Ингер спросила, кто на нее донес, ленсман ответил, что никто конкретно, многие, он слышал об этом деле с разных сторон. Не выдала ли она себя сама какому-нибудь лопарю?

      Ингер вспомнила, что рассказывала каким-то лопарям, как Ос-Андерс пришел к ней средь лета с зайцем, и от этого у ребенка, которого она носила под сердцем, сделалась заячья губа. А это не Олина послала зайца?

      Ленсман не знал. Но если даже и так, он не стал бы заносить в протокол такое невежество и суеверие.

      – Мать моя тоже увидала зайца, когда меня носила, – сказала Ингер…

      Овин был готов, вышло большое строение, с сеновалами по обоим концам и с молотильным током посредине. Амбар и прочие временные места хранения были очищены, и сено снесено в овин, ячмень сжали, высушили на жердинах и свезли, Ингер