Путь стрельбы. Евгений Связов

На моей памяти, первый раз раздумывая над проблемой, что я подкинула.

      Буркнула:

      – Икстрасенсов, итить кадилом через коромыло… сча, погодь.

      Встала и ушла, оставив меня курить и дохлёбывать чай. Ну и успокаиваться.

      Через десяток минут вернулась, хлопнула об стол фотоальбом, села напротив. Глянула на меня.

      Мне уже было неудобно. Пусто и стыдно, как обкакалась в автобусе. Ну, типа держала-недодержала. Не сдержалась…

      Бабуля глянула на меня пронзительно, вздохнула, и молча отлистала альбом. Ткнула в фото:

      – Вот она. Единственная фото, что осталась.

      На древнем фото была молодая тётка в форме со снайперской самозарядкой в руках. Похожая на нас с бабулей.

      Бабуля, тускло, с какой-то потаённой горчинкой сказала:

      – Это мама моя. Комсомолка. Ворошиловский стрелок. В сорок первом ушла добровольцем. Бабка… которая меня растила до пятнадцати, пока не померла, рассказывала, что жрать иначе было совсем нечего. Отца… он только вот вернулся со срочной и на трактор сел… отца забрали в июле. А в августе же похоронка пришла. А потом пришло… указание, что с урожаем будет. В общем, мать тогда бабке сказала, что или она идёт воевать, а бабка со мной жрут её продатестат, или все втроём подохнем. Я – точно.

      Вздохнула, помолчала, сказала резко:

      – Похоронка на мать в сорок четвёртом пришла. Бабка тогда уже… ай, ладно, короче. Всю историю – потом. Приезжай на майские, там и посидим, помянем как следует. Счас не о том речь. Бабка про мать-то мало рассказывала. Всё больше вообще про чуйку. Правда, всё с церковью и богом мешала. Но не суть.

      Бабуля откинулась, закурила «беломорину». Яростно закурила.

      Чуть страшно стало. Не видела я её такой.

      Пухнув пару раз, она сказала, не глядя:

      – Суть в другом.

      И замолчала, жуя папиросу.

      Я – не дождалась, и спросила осторожно:

      – В чём, Бабуль?

      Она ещё раз пыхнула дымом и уронила одно слово:

      – Стрельба.

      Веско так уронила, будто оно всё объясняло. Но, видимо, не мне. Мне вообще показалось тут, что у неё что-то старческое уже.

      Противно стало. Так что спросила натужно-осторожно-ласково:

      – Что – стрельба?

      Бабуля вздохнула, затянулась, посмотрела на фото, сказала как-то туповато-уверенно, как психи:

      – Вот у неё чуйка была раскачана. В том числе – и на попадание в цель.

      Я сидела молча. Страшно было, что у бабули тоже крыша потекла. От моих снов. Бабуля посмотрела на меня, давяще сказала:

      – Не тупи, внуча. Стрель-ба!

      У меня вырвалось нервное:

      – Да что – стрельба?!

      Бабуля вздохнула, буркнула:

      – Вот что Сашке не прощу, так то, что он тебя отучил чуйку слушать. Сам глухой, всё на мозгах выезжал. И из тебя такое же лепить взялся.

      Меня начало снова на плачь пробивать. От страха. От истерики. И я, то ли плача, то ли крича от ярости с ужасом:

      – Бабуль… да какая ж нах, стрельба? Я,