Огни в ночи. Елена Крюкова

творить.

      Творчество… пение… одинокий голос…

      Есть у меня поэма, названа она – «Одинокий голос». Это архетипическая формула, символ-знак существования, бытия поэта. Таким был Фёдор Сухов. Таким и остался.

      Время, время… Всепожирающее время… А не властно оно над голосом. Что достойно – да услышано будет. Что драгоценно – да сохранится в анналах великих земных письмен для будущих поколений.

      Федору Григорьевичу не нужна была земная слава, её грохот, её фанфары. Он довольно наслушался страшного грохота войны. Помню его на Рождественском концерте в Центральном Доме литераторов: вечер именовался «Русская религиозная поэзия и музыка», в зале – аншлаг, густо-драгоценно наряженные ёлки, серпантин, конфетти на паркете. Тёмная пасть зала. За кулисами Сухов подходит ко мне, протягивает мне руки. Крепко пожимает мои.

      – Не волнуйтесь, Леночка! Читайте спокойно! С Новым годом!..

      И потом – тихо и веско, глядя мне в глаза весело и странно-скорбно:

      – С Рождеством Христовым…

      И вдруг повеяло на меня Библейским ветром. Выжженной пустыней. Полынью. Ширью смертного страшного поля после великого сражения.

      «Вот и опять я в Осёлке, сижу уже второй месяц. Ничего такого не высидел, потому что больше двигаюсь, хожу по полям, по лугам, слушаю, как говорят между собой ромашки, колокольчики; они говорят своими запахами, сейчас особо слышно говорит полынь. В августе она всегда слышно и очень громко говорит…» (Из письма Фёдора Сухова Ивану Данилову, 3 августа 1970 года).

      ***

      Стихи были ему – воздух. Писал, как дышал. Однако этот призрачный, световой, пламенеющий воздух стоял под сводами крепкого русского слова.

      Но почему меня – и тогда, и теперь, все эти годы – не покидает ощущение древности, чувства несомненной, небесной библейскости, когда я читаю его стихи или вспоминаю о них и о нём, живом?

      …А я – уже не я. Я только тень, я эхо

      Бегущей по полю, гудящей колеи,

      Я – память жившего когда-то человека

      В моей измученной бессонницей крови.

      Жизнь без сна: вместо него – поэзия. Жизнь без быта: вместо него – поэзия.

      Жизнь без мести и ненависти, зато – с Богом.

      Вместо ненависти – поэзия.

      Всякий истинный поэт, настоящий художник, живет с Богом и в Боге; отвращается, снова произнесем это библейское слово, от ужаса злобы и мерзости духовного запустения.

      Поэзия – Давидово начало, великая Псалтырь Давида-царя. У Фёдора Григорьевича есть такая вещь в стихах – «Аввадона». Она – в рукописи. Дай Бог Елене Фёдоровне, его дочери, которая благородно и постоянно занимается заботами о его литературном наследии, опубликовать этот текст. Я знаю об «Аввадоне» понаслышке. Но я догадываюсь: это не только образы Писания. Это – о Времени. Это – о нас с вами. И это – изображение пламени, как на фреске в старом храме: когда оно из пламени Адова вдруг превращается в Божий