Огни в ночи. Елена Крюкова

верности… и ни ревности…

      Образ Твой Пречист… Боже, палый лист…

      Боже, светишься весь прощением…

      Там, за далью рельс, Ты для всех воскрес —

      Из кадила времен каждением!

      Наважденье мне… ах, гореть в огне…

      Я согласна, в мешке-моем-рубище —

      Вдоль по рельсам идти, Боже-Боже, прости,

      Всерыдающей и вселюбящей!

      Я устала молчать! Я хочу кричать!

      На весь мир Твой, Боже, неистовый,

      И босою стопой прожигать Твою гать,

      Мчаться по ветру медными листьями!

      Я согласна всем – да, всем! – умереть!

      Каждой кошкою, каждой мышенькой…

      Всем родиться! Всеми глотками петь!

      Не споёшь всего… не надышишься…

      Ах бы, жить да жить!.. Целый век иль два!..

      Что за шум за спиною?.. поезд ли?..

      Ах, задавит… и пусть… я останусь жива

      С нежным, Живым в помощи, поясом…

      Ах, сомнёт – и пусть… и не обернусь…

      Голова не гола – свечусь кикою…

      Не мешок – парча… низка перлов-бус…

      А рубины с плеча – земляникою…

      Не руби мя сплеча!.. я ж твоя свеча…

      Я ж ещё погорю… не гаси меня…

      Дикий, смертный гудок… как жизнь горяча…

      Только пламя… ни воли… ни имени…

      И на рельсы сребряные так упаду,

      Распластаюсь… снега узорные…

      …задавили бродяжку… загасили звезду…

      Безымянную… беспризорную…

      Вспомним знаменитого «Степного волка» Гессе: «ТОЛЬКО ДЛЯ СУМАСШЕДШИХ» – гласила вывеска, приглашая войти, и мы со страхом, с замиранием сердца, с холодком под ложечкой – нагнувшись, перекрестившись, вместе с автором – входили. Куда?

      Разговор с дьяволом «тет-на-тет», так же, как и разговор с Богом, есть прямая прерогатива юродства – поступка из ряда вон, немыслимого в бытовом пространстве вообще. Обратим внимание на то, что в эпоху первохристианства учащались встречи с Богом – в позднейшие эпохи, особенно в последние двести-сто лет, участились свиданья с дьяволом. Художник, как мембрана, юродиво-доверительно среагировал на тенденцию. Души и умы вверглись в страх и пребывали в нем, как в собственном доме, и это был не Божий страх, осветленный с самого начала, а темный и давящий – прямое отражение метаний и сгущений богатого мрачностями времени.

      И все же! Доверительно входя в гости к высшим Силам, переступая надмирные пороги, художник-автор сам «впадал в грех» юродства, сам – и огульно – сразу записывал себя в изгои, в изгнанники, в поэты – в когорту тех, «кто жаждал быть, но стать никем не смог» (Макс Волошин, венок сонетов «Corona astralis»). НИКЕМ – с точки зрения опять же comme-il-faut. Шаляпин рассказывает об одной ночной поездке: после репетиции остановил извозчика, едет, трясется. Разговор затеялся сам собой. «А ты, Шаляпин, что делаешь?» – «Да вот, брат, пою». – «Эка! Да ведь и я тоже пою. Особливо на свадьбах, на гулянках люблю петь. А делаешь, делаешь-то ты что в жизни?» И извозчик успокоился только тогда, когда Федор Иванович сказал ему, что он держит хлебную лавку: «Ну, вот это я понимаю – дело!»

      То,