Наказать и дать умереть. Матс Ульссон

помогло. Дверь открывается вовнутрь; бросившись на нее всем телом, он, конечно, сорвал бы цепочку.

      Такое он проделывал неоднократно.

      Поначалу она ничего не поняла.

      Удар в живот не причинил особенной боли, но словно выбил из нее весь воздух, который она теперь безуспешно пыталась набрать заклеенным ртом. Парик, усы и очки полностью изменили его облик, но, как только мужчина заговорил, она узнала голос.

      Женщина повела себя на удивление спокойно.

      Ее юбка снова поползла вверх, и он опять поправил ее.

      Она спрашивала себя «за что?» и была уверена, что он ее изнасилует.

      Она старалась сохранить ясный рассудок и пришла к выводу, что лучше всего лежать тихо, чтобы не раздражать мужчину.

      Говорить она не могла.

      После она крутилась на постели, переворачивалась с боку на бок, но когда попыталась встать, он сразу дал ей понять, кто в доме хозяин.

      Будь у нее возможность сказать хоть слово, она, вероятно, попробовала бы с ним торговаться, предложила бы что-нибудь. Но у нее во рту крепко сидел шар.

      Женщина не понимала, что происходит.

      Переписка по электронной почте показалась ей многообещающей, разве что фото, которое он ей выслал, было либо очень старое, либо вообще принадлежало другому человеку. Но даже не внешность оттолкнула ее при встрече. Они сидели в кафе «Бругюллен», через улицу наискосок от отеля. Она надеялась почувствовать к визави некое сексуальное влечение, – в конце концов, именно в этом и состояла цель их переписки, – но в первый же момент поняла: этого не случится. И чем дольше они сидели за большим столом у окна, тем реже она отводила взгляд от окна, за которым шел дождь и проносились трамваи одиннадцатого маршрута. Вагончики направлялись либо в сторону Бергшё, либо в противоположную – к Сальтхольмену. Возле кафе они заворачивали за угол, и ей казалось, что даже трамваи объезжают стороной это место.

      В конце концов она решила сказать правду: она сожалеет, но все это зря. Вероятно, она струсила. Испугалась. Она, а не он. Но и ему стало не по себе. Не то чтобы страшно, но как-то гадко.

      – Ничего личного, – вздохнула она, вынула из сумочки маленький конвертик с ключом-карточкой и допила остатки чая.

      Он успел заметить номер.

      – Ничего личного? – переспросил он. – А что тогда, сверхличное?

      Ему показалось, что они на редкость хорошо подходят друг другу.

      Ложь.

      Но женщина ему понравилась.

      Сорок с лишним – она писала об этом, – но сохранилась отлично.

      Теперь он ругал себя за то, что плохо подготовился. Следовало бы, по крайней мере, захватить розгу.

      Она заслужила хорошую порку.

      С розгами нелегко управляться, но он так часто имел с ними дело, что стал настоящим асом. Он, как никто, умел разрисовывать задницы.

      Об этом лучше спросить ту польку, но она мертва. Можно не сомневаться, она простояла в поезде до самого Копенгагена после их первой встречи.

      Он включил телевизор.