СТРАСТЬ РАЗРУШЕНИЯ. Лина Серебрякова

воздействию его слов, отдавались хаосу и пропасти чувств, искрами воспламенявших сердце и голову, с восторгом давали увлечь себя в лабиринты без руководящей нити.

      Воистину, Мишель был вознагражден за все.

      Он сам не чаял свалившегося на него богатства. Его превосходство было бесспорно, влияние неограниченно. Чистая молодежь Премухина с восторгом предалась старшему брату. И сильный ум его коварно обежал свои необыкновенные владения, полученные в одночасье, ни за что и даром: восхищение сестер и братьев, почти богомольный порыв любви, свежий ток их светлой духовной энергии, неизмеримо усиливающий мощь его собственного существа.

      Это было ново. И это понравилось. И прогулки с троюродным братом, столь близким по духу.

      – Где воевал, Коля?

      – На Кавказе, где еще. Усмирял, покорял. Рука прострелена. В отпуске по лечению. А тебя поздравляю, гвардеец! Лихо!

      Наутро Николай прощался с семейством. Он был в форме, с саблей и даже пистолетом. Этот предмет почему-то заинтересовал Вареньку.

      – А можно стрельнуть?

      – Нет, нет. Увы.

      – Хоть в руках подержать?

      – Он заряжен. Дотронуться можно. Ах, девушки! – и залюбовался Варенькой.

      И тут ревниво вмешался Мишель.

      – Нажмешь вот тут и все. Я тебя научу.

      Почтенный Александр Михайлович преподнес племяннику прощальный подарок.

      – Жаль, Николушка, мало погостил. Поклон родителям. Прими в подарок книгу.

      Муравьев тут же открыл ее. Ахнул.

      – «Высказывания Наполеона»! Лихо! «В ранце каждого солдата лежит жезл маршала»! Крепко!

      Мишель тоже впился в страницу.

      – «Если бы у меня были казаки, я бы завоевал весь мир». Размечтался!

      Николай прочитал на прощанье.

      – «В России нет дорог, одни направления». Ковров персидских ожидал, что ли?

      Он бережно уложил книгу в сумку садясь в коляску. И вскоре скрылся за поворотом.

      Все казалось столь благостно, что сам седой патриарх Александр Михайлович, поддавшись общему настрою, с умилением взирал на семейную идиллию.

      – Может быть, все образуется, – вздыхал он, имея в виду тяжелые события, предшествовавшие приезду Мишеля. – Дай-то бог.

      Не ведал премудрый Александр Михайлович, какие беды и потрясения обрушит на его голову старший сын! Предчувствия тридцатипятилетней давности сбывались неотвратимо.

      Бакунин-старший приближался к семидесяти годам, глаза его слабели, но созидающий дух был ясен по-прежнему. С помощью жены он властной рукой вел многосложное хозяйство и воспитывал подрастающих сыновей. О дочерях говорить было нечего, они выросли, они ожидали достойных женихов.

      О том, что происходило здесь несколько месяцев подряд, никто вслух не упоминал, тем более при Мишеле. А он, упоенный блаженством всеобщей любви к нему, не видел, не замечал тревоги в глазах Любиньки, не слышал невольных обмолвок. Словно глухарь на току, он был поглощен лишь своим собственным нежданным счастьем.

      Точно