Быть русским. Валерий Байдин

не люблю.

      Перед глазами уже давно вращались карусели образов – круги внутри кругов. Усталость я скрывал улыбкой, слушал рассказы о Париже и молча восхищался:

      – Брижит безумно влюблена в свой город, как я в Москву. Их нельзя сравнить, но любовь всё уравнивает.

      – Где-то недалеко эта церковь. Надо только улочку найти.

      – Триумфальная арка! – вырвалось у меня.

      Автомобиль ловко ввинтился в круговорот машин.

      – Уже видел или узнал по фотографиям?

      – Видел вчера. Пешком дошёл по Елисейским полям.

      – Молодец… О, бестолковые! Сигналят, всем мешают! Парижане нервны до невозможности… Рада, что ты так быстро освоился. Понравилась наша Арка?

      – Да, действительно, триумфальная. Какие были времена!

      – С верхней площадки видно, что ось Елисейских Полей проходит через Большую арку в Дефанс на границе Парижа и арку Каррузель в саду Тюильри, – Бри-жит вырулила из рыкающего машиноворота, проскочила перекрёсток, свернула на улицу, на другую: – Не понимаю, где-то здесь должна быть…

      – Подожди, я лучше пешком её найду, спрошу у прохожих.

      – Да, так лучше. Мне уже домой пора, а ты на метро вернёшься, к ужину. По синей ветке до «Сталинграда», а там пересадка на розовую до «Кадэ».

      – Не беспокойся, у меня же схема метро есть. И язык.

      – Ну вот, будет у тебя новый экзамен! Пока!

      Как найти «русскую церковь», показал первый же встречный. Крупная золотая капля вспыхнула в просвете серых улиц. Вдоль обочин стыли сомкнутые вереницы автомобилей. От быстрой ходьбы и жаркого воздуха полыхало лицо. Двадцать лет я шёл к храму, который видел лишь раз – в библиотечной старинной книжке о Париже.

      Удивило безлюдье и тишина за оградой. Высокий и тонкий «старообрядческий» шатёр и сомкнутые с ним четыре шатровые колоколенки, их купола, золотую мозаику над высоким крыльцом, каменную резьбу на колонках у входа я разглядывал до слёз. Здесь больше века бьётся сердце русской Европы. За одно лишь желание перейти границу дозволенного, коснуться эмигрантских святынь, гэбисты выгнали меня отовсюду и сделали диссидентом. И скольких подобных мне! Красно-белая вражда десятилетиями наотмашь хлестала по щекам разделённый народ. За веру, царя и отечество отправляла в Гулаг или выбрасывала в чужеземье.

      Четыре часа дня, служба давно закончилась. В храме было пустынно, прохладно. Пахло родиной. Я надолго закрыл глаза, превратился в дыхание. Смахнул слезы. Купил самую дешёвую свечку, обошёл иконы, принесённые в дар от Преображенцев, Дроздовцев, казаков, лётчиков, моряков, воинов добровольческих армий… В память о той проклятой войне, в которой непримиримые враги сообща победили русский народ. Удивился я киоту в виде парусника над образом Николая Чудотворца и подсвечнику, похожему на атаманскую булаву. Перед резным иконостасом тёмного дерева зажёг свечку и вместе с нею затеплил надежду: придёт день, и всё живое, что есть в России, соединится. Наше небо выше земных бурь. Оно осеняет и великое Отечество, и этот малый его островок.

      Старушка