Быть русским. Валерий Байдин

редкими глотками кофе с пирожными. Всё было лишь милым предлогом, совсем не так, как в полуголодной «перестроечной» Москве. Мы утоляли другой голод – общения.

      – Брижит, после изгнания из Института искусствознания и университета, я пятнадцать лет не говорил и мало что читал по-французски. Вы с Филиппом вернули мне ваш язык, и он потихоньку становится моим. Представляешь, когда осенью мы расстались, я вынул из книжного шкафа большой франко-русский словарь и открыл, почти как священное писание.

      Она хмыкнула и её глаза неожиданно блеснули:

      – Это так замечательно! Прости… я слишком люблю свой язык, – она смахнула что-то вроде слезинки. – Как ты, по-французски не говорит, наверное, никто! Ты делаешь ошибки, но говоришь с увлечённо, искренне, без страха и почти без акцента. Это удивительно. Ты знаешь столько забытых слов, у тебя язык библиотеки, а не улицы. Уверена, через год ты будешь говорить, как лучшие из парижан!

      Я решил не смущаться:

      – Постараюсь!

      – Как бы я хотела хоть чуть-чуть выучить русский и ещё раз приехать в Россию…

      – Знаешь, – перебил я, – мне вспомнилось твоё первое письмо. Я его в декабре прошлого года получил. Ты про мою квартирку на одиннадцатом этаже писала. Так забавно, будто я в ней живу словно пророк Илья в башне, и ворон приносит мне еду.

      Она засмеялась:

      – И ещё я тогда пообещала показать тебе Париж.

      – Да, в твоём маленьком автомобиле. И даже его нарисовала. Помнишь?

      – Конечно, помню и покажу обязательно. Но завтра у нас другой план.

      Засыпал я посреди плывущих в воздухе зданий, арок, бульваров, потоков машин.

      На следующий день мы отправились на «Левый берег» – средоточие картинных галерей и художественных салонов. В витринах стыли «последние крики» искусства: инсталляции, уродливые манекены, скабрёзная мазня на холстах, мерзкие «объекты», для которых и названия нет.

      – Неужели кто-то это покупает? – повернулся я к Брижит. – Ведь это полное самоотрицание авангарда. Его последний выдох. Дальше разложение заживо…

      – Ну, я с тобой не согласна. Творчество неисчерпаемо. Какие-то частные музеи будут покупать, крупные маршаны, Министерство культуры. Проходят огромные выставки. Ты просто не знаешь. Люди со всего мира съезжаются взглянуть на новейшее из самого нового.

      – Может, это просто снобизм? Или ожидание чуда? Мне кажется, гениальных открытий уже не будет…

      Брижит отчаянно замахала на меня рукой.

      – Ну ладно, прости. А каких художников готовят в вашей знаменитой Академии – в Эколь де бозар? Неужели там не учат технике рисунка, живописи? Ведь нужно уметь руками работать, развивать глаз, а не только выставлять «концепты» и творить симулякры. Нынешнее искусство отвратно, потому что стремится не к вершинам – красоте, святости, человечности, – а к всевозможной жути.

      – Может быть, ты по-своему прав, но слишком строг. Я с этим не согласна. Пойдём заглянем в Академию, тут недалеко.

      Дворы