Три рубля на светлый день. Кирилл Плетнер

спросил я. В этот момент я принюхался и почувствовал сильный запах спиртного.

      – Кто-кто?! – слезы хлынули у отца градом. – Русский человек!

      «Ну начинается», – подумал я.

      – Ну танцует же, – предпринял я аккуратную попытку успокоить папу.

      – Как ты не понимаешь, это же крест!

      – Крест?

      – Ты карту вспомни, – он покрестил рукой воздух: – От Амура и до Смоленска. И от Байкала до моря Лаптевых.

      Часы на башне

      В начале Сретенского бульвара есть модерновый дом с башней и часами.

      В этом доме жил друг моего отца Георгий.

      Они познакомились много лет назад на Мангышлаке, в колонии строго режима, где добывали уран открытым способом. Георгий отбывал там срок за растрату, а мой отец работал вольнонаемным инженером. В тюрьму капитан первого ранга Георгий попал из-за жены: она похитила деньги из рабочего сейфа мужа и уехала с любовником на юг.

      Все, кто знал этого блестящего морского офицера, армянина, умницу и красавца, говорили, что тюрьма его подломила. После отсидки он ни дня не работал официально, зарабатывал на жизнь тем, что писал диссертации на заказ.

      Георгий был влюблен в мою маму. Когда она приезжала в Москву в командировку, то часто останавливалась у него.

      – Будешь обижать Надю, я тебя убью, а сам на ней женюсь, – угрожал Жора отцу.

      Потом, когда отец переехал в Москву, они редко виделись, чаще созванивались.

      – Ты почему не заходишь ко мне? – сердито спрашивал Жора.

      – Зайду, когда починишь часы на башне своего дома, – отвечал отец.

      Вчера шел мимо, поднял голову, посмотрел на башню – часы идут. Георгий давно умер, отца тоже нет, осталась только эта история.

      Петух

      Отпевали папу в небольшой часовне в Подлипках.

      Было человек десять, но помещение часовни было мало, все стояли близко, поэтому казалось, что народу много.

      Отец Феликс, знакомый отца, бывший джазовый музыкант, угрюмо читал Псалтырь. Женщины плакали, мужчины крепились, все держали в руках горящие свечи.

      Папа лежал в гробу в своем старом сером учительском френче. С желтым лицом и заострившимся носом он стал похож на большую искусно сделанную деревянную куклу.

      «Нестерпимо скорбно…– думал я. – Ты бы не одобрил, отец». Пожилая седая женщина, старинная приятельница отца, стоявшая рядом со мной, капнула горячим воском мне на руку.

      Я вспомнил, как его выгнали с работы из института за то, что он по пьяни метнул кактусом в профессора, завкафедрой марксизма-ленинизма.

      Был бы ты здесь, отец, ты бы обязательно отмочил какую-нибудь штуку. Что-нибудь из ряда вон.

      В этот момент в часовне кто-то вдруг крикнул петухом.

      Я обомлел.

      Звук был негромкий, но я отчетливо услышал «кукареку!».

      Я огляделся вокруг, лица всех присутствующих по-прежнему являли скорбь.

      Нет, на такое способен только папа.

      Корабль

      Однажды