Девять рассказов. Идиш литература в переводах Вадима Чернера. Шлоймэ Берлинский

бывало, когда-то заталкивали в горло гусю… Ни посуды, в чём приготовить, ни дров, на чём сварить, и главное – соль, нет соли, чтобы придать съедобный вкус этому яству.

      Ну ладно, насчёт дров сообразить что-то можно было: мы забредали в колхоз и отрывали и срубали, что под руку попадалось: где кусок забора, где дерево, где просто корягу. И со временем так наловчились, просто удовольствие.

      В чём приготовить эту муку – тоже можно было найти выход из положения: еврейская семья, которая состояла из одних женщин, с собою припасли в дальнее странствие металлическую «дыныцу» – невысокий горшок с двумя ушками, в котором обычно держали «чолнт» (еда у религиозных евреев, которую заготавливают в пятницу до захода солнца – впрок, на субботу), и вот эта «дыныцэ» и спасала группу людей от неминуемой голодной смерти. «Дыныца» переходила из рук в руки, согласно строгой очерёдности. И вот так каждый из нас готовил себе согласно каждого вкусу – галушки. Вытянутые, либо порубленные – всякие, и так поддерживалась еле-еле душа в теле…

      А вот тяжело было – с солью. Соли нам никакой не выделяли. И вдруг – чувство такое берёт:

      – Фэ! Мир весь, со всеми социальными преобразованиями – сплошная дохлятина. Нет вкуса в еде, нет вкуса к жизни. Весь мир становится несолёной галушкой – страх!

      Один раз вот так, второй раз… И мы пошли по колхозным кибиткам выпрашивать соль. Не все колхозники пускали к себе на порог. Иные попросту гнали «беженцев» от своих дверей прочь.

      Не разжившись ни мылом, ни рубахою, ни имея тёплой воды, чтобы хоть ополоснуться, ночуя на соломе, по которой все топчутся целый день… Всё кричали они, колхозники, что мы «ползающих существ» с собою понавезли, из домов наших, вместе с тифом, с дизентерией вместе, которые правили тогда среди нашего брата..

      Но на одного колхозника набрёл я, который принял меня с восточным гостеприимством, всё прижимая правую руку к сердцу. Я высказал ему мою просьбу, и он мне принёс горстку соли на протянутой ладони и пригласил меня «на чай», когда я закончу с едой.

      Это был молодой узбек, лет тридцати, с выразительным лицом, с толстыми монгольскими висячими усами и с парой острых глаз, как будто блеск их заострили на точильном камне, как кусок стали.

      Одет он был в узбекский наряд: расшитая тюбетейка, цветастый чапан (халат, подбитый ватой). Работал он писарем в колхозной канцелярии и немножко умел говорить по-русски.

      Я с охотой принял его предложение зайти к нему «на чай». Я быстро поспешил домой с выгодным приобретением (горсткой соли), дождался, согласно очереди – «дыницу». И поскольку я был изголодавшийся за солью, я для восстановления равновесия посолил за все предыдущие разы.

      Когда я пришёл к нему, он сидел в своём домике, поджав под себя ноги и, как видно, – ждал меня.

      – Скучно, – произнёс он, – это было первое слово, и он посмотрел на меня своими острыми глазами.

      – Что так? Ты живёшь сам?, – я его спросил.

      – Сам.

      Ответил он и жестом