Девять рассказов. Идиш литература в переводах Вадима Чернера. Шлоймэ Берлинский

больше, чем телесная неполноценность. Я чувствовал, к примеру, что моё тело тянет меня вниз, сгибаются плечи, становятся ватными ноги, я чуть не валился с ног, щиколотки не выдерживали, как те зависы, что проржавели и износились.

      Всё это не так меня беспокоило, как то, что оказывалась затронута моя память. Что же станет со мной, если я потеряю доверие к своим мыслям? Я тогда скачусь на самый низ. Что предстоит мне теперь?

      Утром, однажды, получился всем раздумьям конец. Лёжа на кровати, я открыл свои ноги и увидел, что они опухли и налились, как пузыри. Я ощупал пальцами эту припухлость и, к моему удивлению, не почувствовал никакой боли. Я не мог объяснить себе беспокойство, которое охватило меня, скорее всего, это было потому, что в ногах я не испытывал никакой боли. Они были как будто бы не мои. Не их форма, не их вес, не их вид – были не мои. Какая-то слабая безжизненная масса волочилась за мной, к которой никакого отношения я не имел, я даже их не ощущал. В тот момент я очень огорчился – отчего же я не чувствую мучений? Мучения в моей ситуации были бы очень естественным делом. Ноги, тело сейчас больны, требуют лечения. Всё так – но? Незнакомый страх охватил меня.

      Я попробовал было подняться и стать на них, и почувствовал, будто стою в глине. Так мягко, так отвратительно мягко. Я проделал пару шагов и сказал себе:

      – Да, браток, твой час настал, ты на пути к могиле.

      И снова расстроился я не из-за жизни и не из-за смерти, но из-за одинокой заброшенной могилы на узбекском кладбище.

      – Как видно…, – подумал я, – это чувство могилы несу я из дома, из-за молитв матери моей: чтобы не довелось умереть в зимние месяца, чтобы не обмывали её холодной водой и не клали в промёрзшую могилу. Могила у нас была наподобие комнаты второй, из которой сквозит. Я остановился у подоконника и какое-то удовольствие испытал, что маленькие снежные комочки тают под солнцем.

      – Всё проходит, всё проходит, это конец, неизбежный конец.

      И всё-таки меня донимало:

      – Отчего конец должен быть такой? Просто от голода подохнуть? Распухнуть от голода… И вот на этом закончатся все воздушные замки, которыми я тешил себя?

      Я не знаю, но тем утром мысли мои были на самом деле светлые. Какую-то лёгкость я почувствовал во всём теле. Как будто эта опухшесть вытянула из меня всю слабость. И всё ж таки была у меня мысль:

      – Это записано, и печать поставлена – приговор твой.

      Но, когда я уже был готов выйти на улицу, воли у меня уже не оставалось даже чтобы побриться.

      – Сейчас уже ничего не скроешь, ты волочишь голод, словно вывеску, вместе с собой – по улицам.

      До сегодняшнего дня я хотел скрыть, спрятать от посторонних глаз мою нужду. Перед тем, как ложиться спать, я одежду свою складывал аккуратнейше: брюки выравнивал «по стрелочке» и клал в изголовье, чтобы они таким способом «гладились». Я тщательно брился и после бритья мыл лицо холодной водой, чтобы оно немного «оживилось». А сейчас, с двумя