В тени императора. Братья Рюриковы

я на ней провела, можно сказать. С братом, он на год постарше меня был. Спали мы на старых ватниках, половичках. Нам туда бабушка подбрасывала мешочки с жареными тыквенными семечками, сушеной свеклой. Вместо сладостей. Вы надолго приехали?

      – Денька на два, на три. Я на работу устроился. В городскую администрацию.

      – Эх, Павлик. Всё такой же шустрый, – покачала головой мать. – Скоро будем обедать. Я сейчас приготовлю. Машенька с Алёшенькой пусть ягодок поедят. Смородины нынче много.

      – А я ступеньку поправлю, – сказал Солнцедаров, – а то так можно и шею свернуть. Где у вас инструменты?

      Получив в свое распоряжение ящик с инструментами, Павел приступил к работе. Неожиданно для себя он испытал невероятное удовольствие от этого занятия, словно гены отца проснулись вдруг. Он пилил, строгал, тщательно подгонял новую досочку, вдыхал запах свежеструганного дерева, наслаждался.

      Вышедшая на крыльцо мать смотрела не него, сложив руки на груди:

      – Совсем как отец. Вечная ему память. Святой был человек. Я ему жизнь испортила. Тебя прохвостом воспитала.

      Солнцедаров вскрикнул – уронил на ногу тяжелый молоток:

      – Чего ты, мама, опять!

      – Ладно, потом поговорим. Зови своих – обед готов.

      Павел позвал, и из кустов появились довольные Маша с Алёшкой:

      – Спасибо, Мария Антоновна. Таких больших сладких ягод мы и не видели никогда.

      Во время обеда Павел чувствовал себя некомфортно. Конечно, и окрошка, и котлеты с молодой картошкой, и салат со своего огорода были хороши. Но не хватало…

      – Чего ёрзаешь! Выпить хочешь? – спросила мать.

      Павел неопределенно покрутил рукой.

      – Тоня, принеси рюмки.

      На столе появился графин с жидкостью красного цвета и рюмки.

      – За встречу, Павлик!

      Мать разлила настойку, и взрослые выпили.

      После третьей Павел раскрепостился. Он не понимал, что происходит с матерью, почему она так строга с ним. Ведь раньше любила, прощала всё.

      – Мама, ты какая-то другая стала.

      – Потом поговорим. Машенька, расскажи мне про Алёшу.

      – А я пойду забор посмотрю. Покосился, вроде, – сказал Павел и вышел.

      Три рюмочки малоградусной настойки не звали Солнцедарова на подвиг – это же не бутылка коньяка, но что-то совершить хотелось.

      И опять пила, топорик, гвозди… Павел решил заменить целый пролет забора. Работа кипела. Новые штакетины рождались под рукой мастера – ровные, гладкие, без сучка и задоринки. Свистел рубанок, летал молоток, сверкали гвозди, звенела пила. Рождался шедевр.

      Смеркалось. Завершив труд, Павел вернулся в дом.

      – Мама, посмотри, что я сделал.

      Мария Антоновна работу похвалила:

      – Молодец! Заслужил. Вижу, чего ты хочешь.

      – Да хорошо бы, мама.

      Павел допил настойку, с чувством выполненного долга лег на диван и заснул. Спал он сладко, как в детстве. А мать смотрела на него с любовью и печалью.

      На следующий день Мария Антоновна позвала всех в церковь. Там поставили свечки,