Радость наша Сесиль. Алексей Порвин

найдена колкость, но все же

      он принят в садовую негу – и трется о ветер,

      стараясь шипы затупить: все молчит зеленцой виноватой

      о знании детском, закинутом выше, чем кроны смыкались

      с дневной тишиной… От плодов не отдернуты руки:

      касанье кустов, словно правду, терпеть, представляя —

      выходит сквозь дверь болевую ненужная тьма – загостилась

      в податливом теле, как будто хозяина нет;

      о знании правил, законов, приказов недолго

      клубнике краснеть, воспрещая душе поворот

      к земле – ну а книгой предписана сладость,

      и нечего слушать немые растенья, что дышат

      в надзор полицейский, надеясь недоброе время согреть.

      «Воскресшей афишей, изгнавшей зачин желтизны…»

      Воскресшей афишей, изгнавшей зачин желтизны

      с бумаги прогорклой, пока не коснувшейся нашего вдоха —

      стена отвечала на власть, проницавшую зренье:

      откопаны корни, расспрошены комья земли о былом

      истоке событий – грядет перемирье: приди, часовой,

      на пост, разраставшийся дальше границ обесцвеченной песни;

      такие глубины зарделись, что лучше о сваях, творящихся звездным огнем,

      поведать, пока не расклеены буквы на лобных местах:

      «…в борьбе с неизвестным врагом не бывайте водой,

      иначе втечете под самую высь, в расстояние, в чуждую форму,

      в ненужную емкость, какую повергнуть должны…»

      Расклейщик смолчит о ведерке, где мутная жижа

      берется при вспышке небесной яснеть.

      «С любви необъятной – нам берег другой рассмотреть…»

      С любви необъятной – нам берег другой рассмотреть,

      моста замышляя строительство, чувствуя право

      себя обнаруживать глиной, нашарившей чистую воду;

      для брода родится река и глядит в человека с такой

      проявленной нежностью, что не чураться проявки – все легче;

      схоронена пленка в нутро аппарата —

      совсем как ушедший, что ждет световых отпечатков

      безмерности, выбравшей дерево, облако, речку и куст

      своими агентами здесь, где снуют чудеса тыловые;

      вербовочной сладостью липнет к душе поцелуй,

      соцветья и пчелы гордятся накопленным клеем.

      С любви необъятной не воду ночную испить

      приходит просвет, что казался себе человеком.

      «Дыхание кожи, раскрытие пор, красотой разогретых…»

      Дыхание кожи, раскрытие пор, красотой разогретых:

      огонь с поволокой, зачем человека влечешь —

      раскрошено зарево, искры творят подношение клюву,

      надето на воздух (поверить легко) перемирье,

      теперь не замерзнут следы речевые, рассветами полнясь;

      волокна пропитаны тем, чем стыдится погода предстать:

      о пасмурный полдень, для вдоха довольно морского величья,

      но лучше насущное мыслить – как сделать продажи

      источником неба, где звезды растут в необъятном числе;

      да, неба бывало премного, да все

      сдышали,