Радость наша Сесиль. Алексей Порвин

безраздельное „я“ на экране, что стоном окрашен,

      взялось, посмотри, сопрягаться частями своими,

      ты этой подвержен томительной власти, но все же

      закончится время спасительным бунтом, нырком ясноглазым:

      бесстрастьем промоет вода первозданное зренье

      и солью разъест, возжелавшей проникнуть в глубины…»

      «Желание, ты – лишь костюм водолазный с неявным запасом…»

      Желание, ты – лишь костюм водолазный с неявным запасом

      алчбы кислородной, схватившей трахейную нежность;

      новейшая узость живет в мониторе – способна разъять

      молчальные створки, заставив моллюска ужаться

      во времени: нечего здесь растекаться бездушной

      прозрачностью часа – вот-вот призовут речевым перламутром

      процессы, подвластные разве что музыке: «чувствуй себя…»

      Поддельную сладость вдыхая, ритмичная нега картинок,

      нырнувшая в юношу, жемчуг текучий добудет.

      «Привычное дело: морская вода разбежалась по школе…»

      Привычное дело: морская вода разбежалась по школе.

      В краю наводнений важнейшим предметом пребудет

      умение в книгах сыреющих видеть

      сверканье крупинок морских, позабывших хожденье по водам:

      кто выше ступни намокает, готовится пусть к пересдаче,

      строитель, что вновь не учел своеволий зали́вных, отправлен

      в толпу первоклассников – верить, бояться, терпеть;

      шумит и на берег выносит куски корабельных останков

      победное шествие общих идей.

      «Под маршем нащупан спасения нежный исток, но пока…»

      Под маршем нащупан спасения нежный исток, но пока

      нырнувший под музыку станет иссякшим дыханьем —

      проходят века, задевая лучистым плечом побледневшее небо:

      кого старшаки провоцируют, должен крепиться, держаться

      за это искусство стоять, не заметив угрозы, и площадь

      своим часовым циферблатом легко повторяет;

      не страшен синяк, ведь до свадьбы заря заживает,

      становится просто началом рабочего дня;

      а этот, построивший школу так близко к приливу, укутан

      слезливой лозой, возносящей морской виноград;

      в петлице – саргассовой веточкой стынет призыв к алтарю,

      придонная муть, облеченная властью немотной, скрепляет

      букварные узы, в каких проясняется память о всем,

      что будет тобой.

      «В правителе, верно, какая-то моль завелась, распустила…»

      В правителе, верно, какая-то моль завелась, распустила

      крылатые слухи о траченом слове, и нечему верить

      среди поисковых бригад, повторивших смещенье созвездий

      к счастливой стезе, проницающей эту округу и даже небесный

      остаток дыханья, спустившийся к нам с неподвластных высот;

      очнется правитель, ему – закусить первым делом

      всю горечь полуденных снов, обжигающих светом язык;

      какое посланье уходит в слюду, стекленея на лютом морозе,

      таким