Радость наша Сесиль. Алексей Порвин

полых ветвлений нет места среди угасающей битвы,

      для яда нет времени – нужно сдавать в гипермаркет

      лесной урожай, расфасованный в шорох, с каким обнажается голод.

      Торговая музыка, тихие скрипы тележек, рядов изобильный гипноз,

      вы – главное в жизни, коль снегом хрустит на зубах

      нетленное облако, слывшее сердцу защитой;

      пока в новостях говорят о продлении мира,

      останками древних воителей полнись, отдел заморозки.

      «Отвлечь коллективную душу умелыми рейдами в клубах…»

      Отвлечь коллективную душу умелыми рейдами в клубах

      приходят нежданная слаженность, ясность, покой:

      фонариком светят в глаза: опознать расширенье труднее,

      чем в узких приказах ютиться семейством своим рядовым,

      покуда начальство не видит в пластинках диджейских:

      виниловый ствол несдающейся музыки, ты нашинкован кружкáми,

      и тянется с кухни такой аромат, для каких не бывает повторов;

      едва отвернешься – уже на погонах предвечные сэмплы,

      и плачет в сержантском кармане отъявленный бит,

      жалеет, что лег не под эти понятные строки —

      отбиться не в силах от пота служебного, что навалился всей массой.

      «Во тьме удлиняется время, свои раздвигает границы…»

      Во тьме удлиняется время, свои раздвигает границы:

      застрявшие в теле куски арматуры, осколки пейзажа

      врастают друг в друга, сливаясь в единый скелет, обновив

      устройство людское: вот-вот, выходя сквозь понятие «жертва»,

      обрящет сверхсилу глядящий в замедленный взрыв,

      растянутый шрифтом на триста страниц… До свиданья, учебник

      истории, встретимся в новой сердечности, в поле отмены:

      военным вторженьем прикрыта любовная жажда, и столь же

      чувствительны к свету глаза, как заря – к сокровенному зренью;

      усилием взгляда нельзя утаить времена, укрупнившие душу,

      пусть даже зрачком расширяется час, попадающий в сумрак, —

      есть слово о прочих дверях, что открыты тебе.

      «Маршрут корабельный историю, верно, продлял…»

      «Маршрут корабельный историю, верно, продлял,

      винты погудели – и стерли твое восприятие в пену…» – дослушать

      отчизну, обретшую слово, легко человеку, зовущему луч

      глубинами, давшими имя уходу войны,

      а ставшие чистым призывом – макнутся в прили́вную благость:

      так в чувство непросто прийти, если чувство слилось

      с просторным «везде», что потребны другие запасы:

      в лачуге алхимика небо кипит, ударяясь о стенки

      отчаянной колбы, забравшей прозрачность у древних дыханий;

      восполнена радость, призвавшая сонм кормовых

      пробоин, тебя утоливших, тобой утоленных.

      «Отплытье просрочено, стухли швартовы, заплесневел плеск…»

      Отплытье просрочено, стухли швартовы, заплесневел плеск:

      ты, в трюме слежавшийся сумрак, скажи: капитан корабля

      изгибом