Радость наша Сесиль. Алексей Порвин

как ты движешься в свет,

      всю ладность твою превозносим расслабленным зреньем:

      зачем фокусировать оптику – станет размытость предметов

      помытостью: счастье – владеть морфологией, ведать себя.

      Что части твои, полувремя? Всего лишь куски оживающих слов,

      ползут собираться опять воедино, пока

      находим дыханье среди несмолкающих чувств,

      пришедших в себя доедать кислородный запас.

      «Формовочный голос, на глиняном сгустке родится румянец…»

      Формовочный голос, на глиняном сгустке родится румянец:

      спеши кирпичу сообщить прямоту образумленных линий,

      изъятых из древних построек, от юртовой тьмы и неволи

      спасенных оседлым вниканием в ход отсырелых времен;

      распаду даровано право полюбленным быть,

      поглажены трещины ливневым воздухом, ласковым знаньем,

      прощенная плесень вливается в тело, давая бессмертье;

      достаточно ритма для речи – и можно о музыке знать

      лишь краешком жизни: плечом прислоняйся к плечу,

      товарищ, смыкая ряды обновленья, пока

      покой в сладкогласных цветах утопает

      и не за что – слышишь – нам не за что больше краснеть.

      «Тонувшие в сердце предметы хватались…»

      Тонувшие в сердце предметы хватались

      за все смысловые доступные связи: не ведать

      о хрупкости всяких соломинок, стиснутых крепко,

      когда не хватает дыхания, хватку ослабить

      сложнее, чем верить в творящийся замыслом обжиг.

      Всплывающий город мигает огнями о массе воды,

      звучавшей сквозь время, но правду не смывшей:

      где памятник вечным рабочим, темнеет земля, дотлевая;

      обломки поднять бы со дна да завлечь пересборкой

      себя в тишину – о подобных желаньях волна

      толкает волну, их касанье стремится предстать разговором

      о нашем единстве, об общности правого дела.

      «Обмакнутый сквер отряхает излишки фабричного дыма…»

      «Обмакнутый сквер отряхает излишки фабричного дыма…» —

      звучаний таких угловатых набросано много на душу,

      а все не прикрыть речевое зиянье, чье дно бессловесно;

      в портретах народа наметишься, свет, завлекающий нас

      в победные чувства: в древесном стволе засиделся

      незябнущий воздух, обмотанный мраком: привет, теплота,

      за вход в безмятежность запросишь словесную мзду,

      качался фонарь, наготой ослепляясь, роняя мятущийся отсвет;

      снимает одежду электрик, входя в мелководный

      целительный ропот, лицо превращающий в лик;

      как жаль, что вода по колено тому, кто остался.

      «Художник глядит на оборванный провод, на белые искры…»

      Художник глядит на оборванный провод, на белые искры,

      что падают в снег примешаться к всеобщему жгучему хладу;

      сквозь каждую вещь закоптелые лица рабочих прогля́нут,

      а он озабочен лишь кистью: распахнутый ящик палитры,

      зачем