День гнева. Новая сигнальная. Север Гансовский

крошилось, расползалось у меня под руками. Я был бессилен от чрезмерности своей силы.

      Я не мог уже взять с собой даже кирпичик хлеба. С таким же успехом я пытался бы унести большой сгусток водяной пены с волны.

      Хлеб расползался, как только я до него дотрагивался, и его нельзя было поднять с прилавка.

      Некоторое время я стоял рядом с продавцом – он оставался таким же неподвижным – и ел хлеб горстями. Мне уже опять очень хотелось пить. Позади ларька была колонка, но, пока я открутил бы кран, начал качать и дождался воды, прошло бы два-три моих часа. Кроме того, я боялся отломать вентиль крана неосторожным движением.

      Затем я взял в руки по банке консервов и побрел назад.

      Я сразу перешел на свою сторону улицы, потому что этот переход был для меня самой трудной частью пути. Я боялся, что упаду и не встану, а возле забора чувствовал себя увереннее.

      Проходя мимо дома Моховых, я бросил взгляд в раскрытое окно кабинета. Андрей и Валя стояли рядом и смотрели на стол. Наверно, ждали моего появления.

      У меня в ушах колоколом отдавался стук сердца, и при каждом движении оглушал пронзительный свист. От страшной жажды пересохло во рту, и весь поселок то краснел, то бледнел в глазах.

      Помню, с какой тоской я смотрел на своего друга. Он ничем не мог помочь мне, если бы и знал о моих мучениях. Никто из людей не мог мне помочь.

      А в поселке все жило прежней мирной жизнью. Было раннее воскресное утро, люди собирались на пляж, на озера. Никто, кроме Андрея с Валей, не видел меня, и никто не знал о трагедии, которая развертывалась здесь.

      Дома я съел консервы – жесть резалась ножом, как бумага, – напился и сделал запись в дневнике:

      «То же число, 25 минут 5 секунд девятого

      По-видимому, скорость жизни у меня в девятьсот раз превышает нормальную. Может быть, и больше.

      От шоссе по направлению к станции идут мужчина и женщина с большим красным чемоданом. Когда они дойдут до моей калитки, я уже умру».

      После этого я забрался в ванну и, лежа на животе, с яростным наслаждением стал поедать густое желе – воду.

      Я ждал смерти. Мне было только очень жаль, что я не сам сознательно пошел на такой опыт, что эта неведомая сила случайно захватила именно меня.

      Помню, что мне в голову вдруг пришли строчки из Лермонтова:

      Под снегом холодным России,

      Под знойным песком пирамид…

      Может быть, оттого, что меня палила эта страшная жара, я терял сознание и держался за эти стихи, как утопающий за соломинку.

      Под знойным песком пирамид…

      И затем я услышал стон. Человеческий стон.

      Наверно, этот звук раздался раза три, пока я понял, что это такое.

      Я приподнялся, отчего всю спину охватило жаром, и выглянул через край ванны.

      На полу в коридоре лежал Жора. Я сразу узнал его по полосатому пиджаку, хотя этот пиджак был весь в клочьях и местами прогорел.

      Это удивительно, но, видимо, человек никогда не может так заботиться о себе, как он заботится о других.

      Не