День гнева. Новая сигнальная. Север Гансовский

Мохову, чтобы ответить на мою записку.

      Честно говоря, я ожидал всего, но только не того, что он написал мне на том же листе ватмана.

      Андрей склонился над столом с карандашом в руке, а Валя, полуобернувшись, стояла у двери. У нее была такая поза, будто ее что-то испугало.

      Я перелез через подоконник и под своей запиской увидел две неровные строчки:

      «Василий Петрович, оставь свои фокусы. Объявись. А то все-таки несолидно. Мешаешь рабо…»

      Он как раз заканчивал последнюю фразу.

      Помню, что это меня ужасно раздосадовало. «Фокусы! Несолидно!» Все, что я пережил и перевидел за это утро, – не более как фокусы! Ну хорошо же! Я сейчас покажу, что это за фокусы.

      Потом я все-таки взял себя в руки. А я сам поверил бы, если б получил от приятеля записку, что он живет в другом времени?

      Несколько мгновений я крутился по комнате между застывшими Валей и Андреем, ища, за что бы взяться. Наконец меня осенило – это же очень просто.

      Я уселся за стол рядом с Андреем и просидел неподвижно минут пять.

      И они оба меня увидели. Сначала Андрей, затем Валя.

      Андрей стоял у стола, чуть вогнувшись. Он дописывал свое послание. Потом тело его стало выпрямляться, а голова – поворачиваться ко мне. Впрочем, еще раньше ко мне медленно скользнули зрачки.

      Он выпрямлялся минут пять или шесть, а может быть, даже все десять. За это время на лице его переменилась целая гамма чувств. Удивление, потом испуг – но очень маленький, едва заметный – и, наконец, недоверие.

      Все-таки поражает выразительность человеческого лица. Чуть-чуть расширенные глаза – может быть, на сотую долю против обычного, – и вот вам удивление. Прибавьте к этому чуть опущенные уголки рта – и на вашем лице будет испуг. Слегка подожмите губы – и это уже недоверие.

      Удивление и испуг сменились у Андрея довольно быстро, но недоверие прочно держалось на его лице. С ним он не расставался минут пятнадцать, стоя возле меня как окаменелый, и у меня от неподвижного сидения заболела спина.

      Затем он стал бесконечно медленно поднимать руку.

      Он хотел дотронуться до меня, убедиться, что это не мираж.

      А Валя просто испугалась. Широко открылся рот, и расширились глаза. Она начала совсем поворачиваться к двери – раньше она стояла вполоборота, – затем приостановилась и опять стала поворачивать голову ко мне. Но на бледном лице ее еще долго оставалось выражение страха.

      Мне очень трудно описать, что я чувствовал, когда рука Андрея медленно, почти так же медленно, как двигается по траве тень от верхушки высокого дерева, приближалась к моему плечу.

      Вообще он казался мне не совсем живым, и это впечатление как раз усиливалось оттого, что он двигался.

      Странно, но это так и было. Медлительность движения как раз подчеркивала всю необычность обстановки. Если бы Андрей и Валя вовсе не двигались, они были бы похожи на манекены или на хорошо выполненные раскрашенные статуи, и это так не поражало бы.

      Потом его рука легла на мое плечо.