Слабость Виктории Бергман (сборник). Эрик Аксл Сунд

плакал. А сейчас улыбается во весь рот.

      – Знаешь, что я предлагаю сегодня сделать?

      – Нет… Чем мы займемся? Ты же был здесь сотню раз и должен бы знать, – говорит она, тоже смеясь.

      – Первым делом мы пораньше пообедаем в гостиничном ресторане. Еда здесь исключительная, по крайней мере была такой в прошлом году, когда я тут останавливался. Потом несколько часиков отдохнем, а затем я тебя кое-куда отвезу. В очень специфическое место в такое время года.

      – В такое время года?

      – Да, это не секс-клуб. Там интересно по другим причинам. Вот увидишь. Это будет сюрприз.

      Они переодеваются и спускаются на лифте в ресторан.

      Пока они добираются до десерта, ей удается убедить его отменить сиесту и сразу перейти к сюрпризу. В глазах у него появляется нечто лукавое, он извиняется и исчезает из ресторана. Через десять минут он возвращается, но идет не к их столику, а к бару, наклоняется через прилавок и что-то протягивает мужчине по другую сторону. Они тихо переговариваются, и затем он с улыбкой подходит к ней.

      Внезапно из усилителей доносятся звуки гитары и барабанная дробь. Ресторан почти пуст, и София сразу понимает, что музыка адресована ей. Она незамедлительно узнает песню, но поначалу не может сообразить, где ее слышала.

      Она откладывает ложку и смотрит на Лассе, тот молча улыбается.

      – Черт, Лассе! Это ведь моя любимая… откуда ты узнал?

      И тут она вспоминает, где слышала эту мелодию раньше.

      Примерно год назад. Она ходила в кино смотреть азиатский фильм, тайский или вьетнамский, и там звучала эта песня. Фильм ей вообще-то не понравился, был слишком странным, но она не могла забыть мелодию, которая повторялась вновь и вновь, когда пара в фильме, потягиваясь, пробуждалась, курила сигареты на утреннем солнце или занималась любовью.

      Придя домой из кинотеатра, название фильма она уже успела забыть, но помнит, что сказала Лассе, что там была песня, которая ей очень понравилась. Когда она попыталась напеть ему мелодию, он ее высмеял, но, очевидно, понял, что она имела в виду.

      Но почему он ничего не сказал об этом раньше?

      Он по-прежнему молчит, и у Софии кончается терпение. – Кто это поет? Это же из того фильма… но ты ведь его даже не видел?

      – Да, но я слышал, как ты пела эту песню. Давай выпьем, и я тебе расскажу.

      – Девушка в песне родом из того места, куда мы собираемся, – продолжает он, наполнив бокалы. – А пластинка, чтоб ты знала, простояла в шкафчике под проигрывателем верных десять лет, но в те редкие разы, когда ты позволяла мне ее ставить, ты никогда не дослушивала ее до конца, обычно говоря, что она стариковская. Эта песня там идет последней.

      Они пьют, но Лассе больше ничего не говорит. Она набирается терпения, задумывается и вслушивается в текст. И вскоре все понимает.

      And the straightest dude I ever knew was standing right for me all the time… Oh, my Coney Island baby now. I’m a Coney Island baby, now.

      Она вздыхает и, улыбаясь, откидывается на спинку стула.

      – Кони-Айленд?