Улица 17. Сесиль Монблазе

с ним высился здоровенный дом реабилитации для наркоманов с роскошным патио, в котором ему как-то довелось побывать, сопровождая отца Педро – такое милое стандартное имя для священника – проповедовать слово Божье заблудшим. Там его встретила полубезумная старая женщина, которая взяла его за рукав, поводив загадочно глазами из стороны в сторону, как будто их кто-то собирался подслушивать (уж не ЦРУ ли?) и спросила:

      – Вы здесь впервые?

      – Как и вы, сеньора, – ответил он, слегка пожав плечами.

      – Значит, впервые, но иногда возвращаетесь, – добавила она, хихикнув и выпучив глаза. – Samarian Gold, не так ли?

      Тут он чуть не вышел из себя, но вспомнил о том, что отец Педро где-то рядом, сейчас проводит сессию с подростками, наверное, где раздает им бесплатный журнал с красивой рыжей гринго на обложке и надписью «Я выбрала Бога!». Он решил стать более великодушным и милосердным, а потому вежливо отклеил ее руку от своего ворота и сказал примирительно:

      – Что вы, сеньора, у меня нет денег, да и потом…

      – Только не говорите, что вы не употребляете! – оживленно произнесла она, замахав руками перед носом.

      – Только не говорите, что человек, ходящий помогать священнику, обязан, – успокаивающе, но резонно проговорил он.

      Все вокруг не обращали на них внимания, очевидно, занятые собственными делами. Какая-то мамаша, бледная и осунувшаяся, обнимала приведенного к ней некрасивого мальчика, должно быть, зачатого в один из особенных дней знакомства с прекрасным и удивительным, когда ее кто-то там возжелал, а потом через девять месяцев непрерывного употребления обнаружившую, что из нее что-то рвется на волю – и это даже похуже ломки будет. Старики – а они что тут забыли? – муж и жена, или просто познакомившаяся здесь пожилая парочка, тихо играли в шахматы, наверное, воображая, что от каждого их хода зависела судьба мира. Какой-то дерганый псих с облезлыми волосами, который воображает, что пишет роман, а на самом деле каждое утро ходит к своей постели, достает оттуда тетрадку и выводит только два слова: «Она шлюха», и на этом вся эта ваша «Анна Каренина» заканчивается. Он обожал драматизм русских произведений, а потому и писал курсовую по философским взглядам Достоевского, пытаясь показать их сложность, противоречивость и заимствованность из гностицизма. А вроде бы что-то еще, но он не помнил.

      – А вы знаете, с кем я ее дула? – произнесла восторженно женщина и закрыла глаза. На ее лице виднелись отчетливые следы от неправильно проведенных пластических операций, в том числе шрам, оказавшийся почему-то не за ухом, а у висков. Он долго смотрел на эту отметину, а потом приказал себе отвести глаза. В конце концов, у отца Педро на руке тоже была огромная родинка, но он как-то привык к его особенностям.

      – Нет, – вежливо ответил он и предложил ей руку. – Присядем?

      – Да, пожалуй, – соблаговолила она и опустилась на один из незанятых маленьких мягких белых когда-то диванчиков, ныне усилиями тысяч задниц превратившихся в черные.

      «Как и души этих людей», –