Улица 17. Сесиль Монблазе

тут написано, что в 2000 году Эрнесто Сантос Паласио был застрелен у себя дома в районе Вера Крус, – произнесла мать Анхелика, подходя к Марии Ньевес с вырезкой из газеты. – Он оставил малолетнюю жену Доминику Оахака Роберти, наполовину итальянку, которая после его смерти поклялась отомстить федеральному правительству, – она показала вторую вырезку, – попытавшись выстрелить в полицейского, случайно ликвидировавшего ее мужа. Но полицейский был не промах – извини, – произнесла мать Анхелика, подходя к Ману и кладя руку на ее плечо, – и второй раз застрелил еще одного члена семьи Сантос. Этим полицейским был твоя дядя, Густаво Перейра, дядя по линии приемной матери. С течением времени он стал пить, потрясенный тем фактом, что убил почти девочку, которая была матерью крошечной малютки, которую та, правда, отдала в детский дом, чтобы та не мешала ей выполнить задуманное. Он рассказал о своем состоянии своей сестре, и так в доме Гонсалвесов, которые нашли, усыновили и воспитали тебя, появилась маленькая чудачка и визионерка. Мария Ньевес Гонсалвес Перейра – попомни мое слово, твое имя будут помнить в веках, моя крошка!

      Мать Анхелика закашлялась, наверное, из-за долгой и утомительной речи, но Мария Ньевес посмотрела на нее с какой-то нежностью и состраданием.

      – Вы были мне как мать, мать Анхелика…

      – Наконец-то ты это признала! – торжествующе проговорила Нуну, выразительно покачав длинным указательным пальцем. – Ура, давайте выпьем за это!

      – А давайте, – неожиданно предложила мать Анхелика, – или у нас нет монастырских погребов?

      Немного погодя они сидели в большой трапезной XVII века, украшенной барочными завитушками самой тонкой работы, и обсуждали все на свете, причем Ману настолько обрадовалась, что стала напевать песни Бэд Банни, слушая которые, мать Анхелика громко хлопала в ладоши.

      – Господи, почему ты не стала певицей, а? – горько пожаловалась настоятельница, смотря на то, как в трапезной танцует Нуну, двигая бедрами и поводя плечами с какой-то цыганской яростью и страстью.

      – Нуну стала, а я решила делать более понятную карьеру, – вздохнула Ману и уставилась в большие окна на тихую улицу перед ними. – Кстати, почему монастырская улица называется Улицей 17? С чем это может быть связано – все улицы как улицы, носят обычные имена великих людей, и только эта номер. Или это отсылка к песне Calle 13?

      Мать Анхелика вздохнула и уставилась на девушку:

      – Неужели никто и никогда не замечал этого?

      – Чего конкретно? – не поняла Нуну, ерзавшая ногой во время всего этого разговора. В отличие от Ману, она любила бывать в монастыре на мессе, но за это время успевала сделать тысячу селфи, отправить огромное число сообщений и полюбоваться на каждого стоящего человека, особенно выделяя молодых священников.

      – Разве вы не видели, что монастырь украшен колоннами? – проговорила с недоумением мать Анхелика.

      – Ну, – опустила голову Нуну.

      – А колонны, со своей стороны, обрамлены замечательным виноградным плющом. Цифра 17