Пасхальные рассказы. Группа авторов

так.

      Он перекрестился и мне велел:

      – Перекрестись!

      Я перекрестился.

      – Это мы с вами вместе были?

      – Да-с.

      – Каково!

      Я промолчал.

      – Какое блаженство!

      Не понимаю, в чем дело, но, к счастью, он продолжает:

      – Видели, какая святыня!

      – Где?

      – В раю!

      – В раю? Нет, – говорю, – я в раю не был и ничего не видал.

      – Как не видал! Ведь мы вместе летали… Туда… вверх!

      Я отвечаю, что я летать летал, но только не вверх, а вниз.

      – Как вниз!

      – Точно так.

      – Вниз?

      – Точно так.

      – Внизу ад!

      – Не видал.

      – И ада не видал?

      – Не видал.

      – Так какой же дурак тебя сюда пустил?

      – Граф Остен-Сакен.

      – Это я граф Остен-Сакен.

      – Теперь, – говорю, – вижу.

      – А до сих пор и этого не видал?

      – Прошу прощения, – говорю, – мне кажется, будто я спал.

      – Ты спал!

      – Точно так.

      – Ну так пошел вон!

      – Слушаю, – говорю, – но только здесь темно – я не знаю, как выйти.

      Сакен поднялся, сам открыл мне дверь и сам сказал:

      – Zum Teufel![3]

      Так мы с ним и простились, хотя несколько сухо, но его ко мне милости этим не кончились.

      Глава пятнадцатая

      Я был совершенно спокоен, потому что знал, что мне всего дороже – это моя воля, возможность жить по одному завету, а не по нескольким, не спорить, не подделываться и никому ничего не доказывать, если ему не явлено свыше, – и я знал, где и как можно найти такую волю. Я не хотел решительно никаких служб, ни тех, где нужна благородная гордость, ни тех, где можно обходиться и без всякой гордости. Ни на какой службе человек сам собой быть не может, он должен вперед не обещаться, а потом исполнять, как обещался, а я вижу, что я порченый, что я ничего обещать не могу, да и не смею и не должен, потому что суббота для человека, а не человек для субботы… Сердце сжалится, и я не могу обещания выдержать: увижу страдание и не выстою… я изменю субботе. На службе надо иметь клятвенную твердость и уметь самого себя заговаривать, а у меня этого дарования нет. Мне надо что-нибудь самое простое… Перебирал я, перебирал, – что есть самое простое, где не надо себя заговаривать, и решил, что лучше пахать землю.

      Но меня, однако, ждала еще награда и по службе.

      Перед самым моим выездом полковник объявляет мне:

      – Вы не без пользы для себя с Дмитрием Ерофеичем повидались. Он. тогда был с утра прекрасно намолившись и еще с вами, кажется, молился?

      – Как же, – отвечаю, – мы молились.

      – Вместе в блаженные селения парили?..

      – То есть… как это вам доложить…

      – Да, вы – большой политик! Знаете, вы и достигли, – вы ему очень понравились; он вам велел сказать, что особым путем вам пенсию выпросит.

      – Я, – говорю, – пенсию не выслужил.

      – Ну, уж это теперь

3

К черту! (нем.)