Лента Мёбиуса. Социальная драма. Ярослав Шумахер

подхватил эти легкие и нежные слова и донес до её слуха точно и чётко…

      Теперь она наклонилась, зачерпнув пригоршню воды одной рукой, другой же чуть придерживая сорочку, чтобы она не мешала её бегу, непринужденно подбежала к нему и плеснула водой ему на коричневый живот.

      – Глупыш! Глупыш! Совсем глупыш… – заливалась она звонким смехом.

      Что же касается Просфорыча, этот персонаж не был выдуман, он пришел на ум уже по ходу пьесы и собственно символично выражает искусственный интеллект, и наставника-гуру, с которым можно делиться секретами и выслушивать его мнение. И поскольку это мнение алгоритмически генерируется из повседневных информационных потоков, оно достаточно не завуалированно и не тождественно сознанию герою, а лишь иносказательно, так сказать. Того безмолвного духа пост советской эпохи, которого недвусмысленно нарисовал дядя Вити. Дядя Вити это также отвлеченный персонаж недоступной повседневности, что-то вроде метафизического вампира-отшельника, который нарисовал Просфорыча в воображении Цадика, как лазейку для около культурных разговоров о том, о сем. О литературе и искусстве в частности.

      Изначально Цадик представлял, что будет подкидывать просфорки Просфорычу, а тот их будет лузгать как семечки, и это было неплохим решением, и оно совершенно точно создаст некий пласт вневременности происходящего на доступном русскоязычному читателю уровне. Собственно, вот эта затуманенность прозы, и намеренный уход в иносказание Цадик не разделял, в силу того, что элементов для законченного произведения должно быть всего несколько. То есть намеренное контекстуальное расслоение попросту не воспринимаемо вообще. Человеку нужен некий повествовательный шарж теперь за отсутствием многозначной темы. И все более сокращающегося лимита восприятия. Это прискорбно, но это реалии сегодняшние, потоки уплотнились, и времени остается совершенно в обрез. И хотя это лишь означенная химера, однако, предпосылки к этому есть и очень серьезные, что и наводит на мысль просто о диалоговом окне, с циферблатом, на котором бы стрелки однозначно указывали бы лишь один единственный 13-й час.

      Дядя Вити ругал местами Цадика, за перекос в сторону сценарной англо-саксонской прозы, однако тот миниатюрный жанр Цадик и по сей день считал своим коньком, ибо, зачем выписывать фабулу на двести страниц, если можно выпестовать гипертрофированную эмоцию на несколько страниц и добиваться эффекта не растянутого, а сжатого времени.

      И все же тоска по временной разряженности и не обусловленности, этот миф идиллического письма, не оскверненного неким планом и идейной значимостью, где лишь преобразование формы письма и даже звука Цадика не оставляли в покое. Потому как он теперь мучился раздвоенностью, некой обусловленной раздвоенностью, и потерей контроля, возможно, это был новый план, которому нужно было лишь поддаться, а не третировать себя, кто может об этом утверждать с уверенностью?

      Цадику