как счел это также одной из причин, связанных с болезненностью почек. И особенно ему запомнился прошлый февраль, когда он лежал, почти не вставая с пастели больше недели, выпивал обилие чая с медом и клюквой и принимал парацетамол, Цадик глушил болезнь парацетамолом по три раза на дню, и все же она его не отпускала, поднималось давление порой. И именно в тот год Цадик почувствовал, что, пожалуй, ему нужно себя больше щадить, хотя он периодически плавал, да, и работа его была также физически активным занятием. И все же что-то его раздражало в глубине души на этот счет, его неусыпное и настырное стремление к этой новой женщине. Он писал ей неустанно письма, он слагал памфлеты какие-то, но будто все в какой-то стылой агонии вернуть ей утраченное время. И время, будто теперь вытекало из него порой воплем, а порой плачем, это были стихи или рецензии ее фильмов, или же просто заметки какие-то. Цадик теперь пытался все обыграть в виде метафизической свадьбы. Это было довольно занятно в том плане, что эта включенность в «ту-ту» реальность, ну, он давал интервью, писал сценарии, и вот совершенно опустошался, а болезнь тут как тут настигала его своим мерзким капюшоном, обволакивала его нутро и обездвиживала его члены. А теперь еще саднили и почки, и ему выписали Канефрон, «это все из-за чертовой воды», – и Цадик теперь с обидной нотой припоминал хозяина квартиры, который словом не обмолвился ни о клопах, ни о воде. А вода была совершенно ни к черту, много солей, канализационные трубы меняли периодически, и Цадик, воспользовавшись фильтром в первые месяцы пребывания, потом не стал себя этим обременять и пожалел теперь об этом. И в итоге после приема лекарств недельного, у него стали побаливать почки слегка, будто два мешочка с бобами по бокам. Хотя и боль была еле ощутима, некоторая тяжесть и все. Как-то он гротескно отозвался о коллекции её друга в шутку в декабре, примерив к себе образ Чезаре Борджии:
Это убожество! Это Парижское лицемерное убожество! Единственное, что хочется сделать это раскалённый огненный дождь наслать на этот просанный Париж! И на кого я трачу свои эмоции? На манекен, управляемый толпой!
И этот кудесник из пекла, этот проклятый клоун Грувер! Все это чёрным-черно! Это беспамятство и чёрное искусство! Андеграунда! Все это отстойник внесмыслового прозекторства и финтифлерства! И это гипер убого! В красной шапочке больше шаржа и экстаза! До чего вы докатились? Бонита? Я разочарован до корней зубов и волос! И Грувера только святое распятие спасти теперь может! Этот вычурный адский ад! Я смеюсь, и небеса трясутся в припадке! Аха-хах, и чёрные жабы лопаются, и зеленые мухи визжат и воют сверчки! Это бедлам! Бедлам как он есть, ни искры, ни росинки! Ни травинки? И потом Ваша беспробудная жизнь в погоне за пустотой и растратой! Все механистично! Все злорадно! Нет? Разубедите меня! Тогда, может быть я не прав? Может быть, это просто чёрный сон? Или чёрный космос!?
Ахах, мое негодование ещё не проросло, это лишь слабые побеги! Это лишь малое эхо, малый круг Махаяны и Вайшешика! Нет,
