Шекспир мне друг, но истина дороже. Чудны дела твои, Господи!. Татьяна Устинова

балюстрадой.

      – О том, что у директора в сейфе большая сумма, знал весь театр, – произнес он задумчиво. – Этот ваш меценат ему деньги при всех вручил?.. Когда это было?..

      – Ох, да где-то перед началом сезона. Да, да, собрание труппы было, мы его всегда приглашаем, он непременно участвует. Значит, в сентябре.

      – До сегодняшнего или до вчерашнего дня деньги спокойно лежали на месте. И вдруг пропали!..

      – Шеф, согласно моей теории, мы должны двигаться от финала к началу. Мы видим результат! Результат такой – режиссер умер, звезда отравлена, деньги пропали. Мы должны смоделировать начальные условия.

      Озеров покивал, не слушая.

      – А Роман Земсков? Хороший актер? – спросил он. – Вчера он играл превосходно!

      – Он прекрасный артист.

      Озеров обернулся:

      – И все время бьется в истерике?

      – Да нет же! – горячо возразила Ляля. – Нет, нет! Он очень впечатлительный, конечно, но у всех артистов подвижная нервная система!

      – Я догадываюсь.

      – Он человек редкого таланта, редчайшего! Он алмаз, понимаете? Он тонкий, умный, сверходаренный! Каково ему среди неумных и неодаренных?

      – Что, – уточнил Озеров, – прямо ни одного больше нет одаренного?

      – Сравнимого с ним – нет, – твердо сказала Ляля.

      Глаза у нее вдруг налились слезами. Полночи она проплакала и была уверена, что на сегодня слезы все кончились, день на людях она как-нибудь перетерпит, но оказалось, что их еще много, очень много! Целое озеро. И озеро вышло из берегов.

      Ляля всхлипнула. Эти двое – чужие и очень холодные. Так ей казалось. При них нельзя, никак нельзя! Они станут смотреть на нее брезгливо и без всякого сочувствия. Они над ней смеяться станут!

      – Я сейчас, – пробормотала Ляля, – секундочку.

      И выскочила из кабинета. Младший, двухметровый и лохматый, вроде бы даже присвистнул ей вслед.

      – Шеф, – приглушив бас, сказал двухметровый и лохматый, когда дверь захлопнулась, – может, у нее с этим, с Земсковым, особые отношения, а вовсе не с покойным режиссером Верховенцевым?

      – Какое тебе дело, Федя?!

      – Я веду расследование. Почему она заплакала? Она же почему-то заплакала!..

      – Давай, Федя, чаю выпьем, – предложил Озеров. – Доставай чашки! Попали мы с тобой в историю.

      – А вы правда можете за три дня подготовить замену на все спектакли?

      – Федь, ты что, чокнулся? Конечно, нет! Я и спектаклей не видел ни разу!

      – То есть это был ход! – наслаждаясь, констатировал Федя. – И он сработал!

      Озеров распахнул шкаф – у заведующей литературной частью, как и у Юриваныча, мебель была старая, тяжелая, как будто пережившая войны и революции, – и одну за другой выставил чашки.

      Нижняя створка отворилась со старушечьим скрипом. Максим присел и задумчиво заглянул внутрь. Там не было ничего интересного.

      Вернулась Ляля, похудевшая и постаревшая за несколько минут в коридоре, и стала разливать чай.

      – Игорь Подберезов, наш второй режиссер,