Великое село. Анатолий Елахов

И тут внутренним чутьем оба мальчишки ощутили в окружающем их пространстве появление кого-то еще. Его присутствие словно разливалось в воздухе, заполняло пространство, подчиняло себе всякую другую живую волю, от мелкой птахи до человека.

      Мороз пополз за ворот, сердце застучало часто-часто. Прошло несколько минут, и снова такой же тяжелый, но уже полный страдания вздох прозвучал в ночной тайге.

      Васька передернул затвор берданки. Стало слышно, как осторожные вкрадчивые шаги удалялись вглубь леса.

      – Это он! – прошептал Колька. – Лесной человек.

      – Мне, кажется, не с добром он пожаловал. Может быть, это тот самый, что ваше стойбище разорил. – Отвечал ему шепотом Васька. – Может, шатун какой. Я читал. Если его ранить, то он будет людям мстить, пока его не убьют.

      – Давай побольше кинем в костер дров, чтобы он не вернулся… Мы попросим огонь, чтобы он нас защитил.

      Языки пламени поднялись к ночному небу, но в тайге оставалось все так же темно и таинственно. И только Кондас, бежавший неусыпно к большой реке, отражал отблески костра, унося с собою быстротекущее время.

      Ребята уснули только под утро.

      У старообрядцев

      Все дальше и дальше уходили в глухие урманы наши маленькие герои. Все глуше лес, все зыбучее болота.

      Днем, когда солнце поднималось в зенит, тайга превращалась в настоящее пекло. Плавилась на соснах смола, над болотами поднималось знойное марево, настоянное на сладковато-терпких запахах торфа и багульника, от которых кружилась голова.

      Путались ноги в зарослях брусничника, соленый пот застил глаза, струился потоками по лицу, разъедая уголки губ.

      От комариного гула стоном стонала тайга. И только марлевые накидки, запасенные в детдоме и вываренные в дегте, спасали ребят от этой адской напасти.

      Но ребята все шли и шли без остановки.

      Непуганые глухариные выводки сновали под самыми ногами, лисы не спешили уступать людям дорогу при встрече и даже зайцы, пасшиеся на полянах, не скакали испуганно прочь, завидев человека.

      Шли тайгой уже третьи сутки. Колька шел впереди, лицо его было сосредоточено, чувствовалось, что парнишка всей душой стремился туда, где на берегах родового озера прошло его детство. А вот у Васьки таежные урманы рождали в душе смятение и тревогу. Он вспоминал с грустью маму, их родной опустевший разом деревенский дом, голубоглазую девочку Лару, детдом и Виктора Акимовича. Иногда Ваське казалось, что этот побег, который устроили они с Колькой, был глупой затеей. Но тут же в глазах его вставало ухмыляющееся лицо Леньки и Андрюхи Чекана, и шаг становился увереннее и тверже.

      К середине третьего дня Колька неожиданно остановился и прислушался.

      Васька, шедший сзади тоже, притормозил и взял на изготовку берданку.

      – Слышишь? – Колька поднял к верху палец, замирая.

      Васька тоже затаил дыхание. Шумела тайга, попискивали малые пичуги, звенели комары, позванивал невдалеке ручеек. И тут в таежную тишину где-то далеко вошел до боли знакомый задиристый боевой клич.

      – Петух! –