Ветряки на зелёных холмах. Модест Казус

в три-четыре ручья.

      Мужчину посадили в тюрьму, маму лишили родительских прав, а меня усыновила женщина, инструктор по гребле. На самом деле она давно уже не работала инструктором по гребле, потому что за работу инструктором по гребле платили копейки, а валютой оплачивали наркотики. Поэтому женщина для надёжной доставки товара в качестве курьеров использовала приёмных детей.

      Когда её поймали милиционеры и тоже посадили в тюрьму, меня усыновила добрая учительница. Всё, что знаю о французских философах и фламандских композиторах, я услышал именно от неё. Она вплотную и всерьёз занялась моим культурным образованием: учила играть на фортепиано, танцевать краковяк, рисовать пастелью, а потом предательски умерла, оставив меня круглым сиротой.

      И жизнь моя перестала быть прежней.

      2

      Поезд дёрнулся в последний раз и замер у платформы. Закинув увесистый рюкзак за плечи, я ступил ногой на московскую землю.

      Я был полон чистых побуждений. Мой взгляд был устремлён в светлое будущее. И будущее это виделось мне радужным. Я даже не шагал, а парил над перроном на крыльях вдохновения и скользил алым парусником по залитой дождём привокзальной площади.

      И тут меня грубо окликнули.

      В паре метров, уперев руки в бока, стоял человек в форме полицейского. Он смотрел на меня, как на тлю. Он смотрел на меня, как на вошь. Он смотрел сквозь меня, как рентгеновский луч. Он словно видел меня насквозь.

      – Сержант полиции Дернаков. Ваши документы, молодой человек!

      Показал документы.

      – Откуда и с какой целью приехали?

      Ответил.

      Потеряв ко мне интерес, сержант Дернаков вернул документы. Но настроение было испорчено.

      Я больше не летел на крыльях вдохновения и не скользил парусником. Я полз по коварному московскому дну, пресмыкаясь, как земноводное. Я озирался, пытаясь понять, какая ещё опасность подстерегает меня за ближайшими углами. В этом городе слишком много углов и столько же неприятностей таится за каждым из них. Наверное, после заката из этих углов выползают ожившие мертвецы. Знать бы заранее – прихватил бы осиновый кол. Или церковный колокол.

      А я-то, наивный простачок, думал, что Москва – город танцевальных площадок и магазинов с пластинками. Возможно, давным-давно так оно и было, но ничто не вечно под созвездиями. И сами созвездия не вечны. Меняются эпохи и времена, меняются искусство и быт, меняются культура и высокие технологии. В булочной, где ты покупал хлеб, вдруг открывается мебельный магазин. Но зачем мне мебель? Разве она съедобна, эта мебель? Этажерку не съешь, даже если по ней жирным слоем размазать майонез.

      Но время неумолимо скоротечно. Реки текут в одном направлении, и в одну и ту же воду войдёшь лишь однажды. Увы. Поэтому не стоит делать из мухи палеолоксодона. И не очаровываться, чтобы потом не разочароваться. Может быть, кто-то считает иначе. Но я бы поглядел на то, как этот кто-то прекратит считать иначе. Когда