Чокнутые детки. Ярослав Полуэктов

звать Серёгой. Он друг и товарищ Михейши, будущий зубрила и совсем не хулиган. Ко всему – сын попа Алексия. Ещё они воюют пластилиновыми войсками. У Михейши уже триста пеших воинов и сорок кавалерии, а у Серёги только двести. Правда, с оговоркой: у Серёги все – конники.

      – Серёга, а я вчера новое царство слепил. Двадцать миллионов2. Я тебя…

      Как он хотел в ближайшее воскресенье разгромить Серёгино сборно–лошадиное монголо–татарочье и крестоносное воинство, изречь не успел. От доски снова пытают:

      – Дэ! Полиевктов! Опять! Что застряли? Дэ…ну?!

      – Дэ – дыня, е – ель… – продолжил ученик.

      И исподтишка Серёге:

      – А я вчера Шишку на Балбеса ка–а–к бросил, а он ка–а–к взвился…

      – Кто «он»?

      – Ну, Балбес, пёс наш.

      – И что?

      Учитель снова вмешивается в беседу. Вот же чёрт, не даст поговорить.

      – Михайло! Тьфу, Полиевктов!

      Дальше ещё и с издёвкой: «Михаил Игоревич! Продолжайте алфавит».

      Тьфу!

      – Жэжуравлина, зэземляника… – тянет ученик резину. Скучно ему.

      – Сядь пока, лоботряс. Вижу, что знаешь.

      – Фу! Жуть, – садится Михейша с размаху. И тут же: «А–а!»

      – В чём дело?

      – Тут кнопка… тут.

      Бэмс левой! Бэмс обраткой соседу!

      Серёга умирает внутренним смехом.

      А умирающим даже по башке не больно.

      ––

      – …Могли бы французский учить! – мечтает Михейша. Он давно уже читает газеты и слегка брешет по–французски. Он знает двести английских глаголов и может одним иероглифом – правда, с отрывом – написать слова «государственная почтовая служба Китая». Ему вся эта русская азбука с начала нуля не интересна. Ему бы сразу в четвёртый класс. И желательно без экзаменов!

      ***

      На каждую вторую задержку – а по учительскому, это элементарное опоздание, – пишется письменный выговор. На третью «задержку» зовут родителей. А тихое проскальзывание имеет хоть масенький, но всё равно шанс: остаться неотмеченным в зловещем классном гроссбухе с прокурорским карандашищем на верёвке.

      Михейша живёт неподалёку от школы: всего–то за пятьдесят узких дворов – каждый по пятнадцать шагов. Или – в пересчёте – по десять прыжков вдоль ограды: итого четыреста простых сажен.

      Но это ему не помогает, а, напротив, расслабляет.

      Да и дел по пути надо сделать немало: раздавить лёд в лужах, а их видимо–невидимо. Побрехать с Николкой, обозвать досадно Катьку – неуча, а сначала придумать для этого хлёсткое словцо.

      Можно рыкнуть соседской собаке. Да так умело, и так по–львиному, чтобы повергнуть её в натуральный шок.

      Есть смысл подложить в почтовый ящик Фритьоффа пустых бумаг, а ещё лучше – с таинственными каракулями собственного сочинения – чтобы тренировал сосед извращённый свой ум.

      Надо подсушить и подпалить траву, а в октябре это вовсе не просто.

      Надо проковырять дыру в тротуаре, устроить рядом капкан, вынув жердь из–под ходовых досок; надо дождаться первой жертвы, чтобы удовлетвориться в пользе

2

Один пластилиновый человек у мальчиков согласно «Пакту о ведении честной переписи населения и войск» равнялся одному миллиону жителей или десяти тысячам воинов. (Прим. автора)