Ва-банк. Анри Шарьер

ни один не держал на виду оружия – ни мачете, ни ножа, ни револьвера, – что никак не вязалось с их звериными рожами. Я был уверен, что это неспроста.

      Сегодня вечером они опять пришли. Рубашки у них были выпущены поверх штанов, поэтому можно было предположить, что под рубашками стволы. Конечно же, бразильцы снова расселись по темным углам, но я их хорошо видел. Не отрывая глаз, они внимательно следили за жестами игроков. Мне нужно было наблюдать за ними с таким расчетом, чтобы они этого не заметили. Закашлявшись, я отклонялся назад, прикрывая рот рукой. К несчастью, в поле моего зрения попадались только двое – напротив. Другие двое сидели сзади, и я не мог их видеть, разве что украдкой, когда отворачивался и сморкался в платок.

      Жожо держался необычайно хладнокровно. Застыл как статуя. Теперь и он время от времени делал ставки на других, когда выигрыш или проигрыш зависел только от случая. Я знал с его слов, что такая тактика его раздражала, так как обязывала дважды или трижды отыгрывать те же деньги, пока они не переходили к нему насовсем. И только когда игра достигала высшей точки накала, Жожо становился непомерно жаден до выигрыша, и тугие пачки очень быстро приплывали ко мне.

      Я знал, что те парни за мной наблюдают, поэтому откровенно оставлял деньги лежать перед собой. Сегодня я никак не был заинтересован играть роль сейфа.

      Два-три раза я быстро сказал Жожо на жаргоне, что, мол, слишком много я загребаю. Он сделал вид, что не понимает. Вчера я разыграл комедию с уборной и не вернулся; сегодня, размышляю я, эти негодяи, если они вышли на дело, не будут ждать моего возвращения: они перехватят меня между уборной и бараком.

      Я чувствовал, что напряжение растет и четыре морды по углам заметно нервничают. Особенно один подонок, который непрерывно курил одну сигарету за другой.

      Тогда я раздухарился: стал бить ставки налево и направо, несмотря на ворчание Жожо. В довершение всего пошла такая пруха, что я все время оказывался в выигрыше, и моя куча, вместо того чтобы таять, здорово выросла. Чего только не скопилось передо мной, но в основном банкноты в пятьсот боливаров, и я настолько завелся, что, принимая кости, положил зажженную сигарету на эти деньги, и одна пятисотенная бумажка прожглась в двух местах, так как была сложена вдвое. Я бросил на кон ее и еще три по пятьсот и мигом спустил две тысячи. Сорвавший банк поднялся и, сказав всем: «До завтра!» – ушел.

      В пылу игры я совсем не замечал, как бежит время, и вдруг, к собственному изумлению, снова увидел знакомую бумажку на ковре. Я хорошо помнил, кто ее выиграл: белый бородач лет сорока, худущий-прехудущий, с бледным пятном на мочке левого уха, проступающим сквозь загар. Но его здесь не было. Понадобилось две секунды, чтобы восстановить в памяти подробности: он вышел один. Конечно же один. Никто из четверки ловкачей даже не сдвинулся с места. Значит, у них есть пара сообщников на улице. Пожалуй, у этих ухарей отработана система оповещения, позволяющая прямо с места предупреждать, кто пошел на выход и есть ли при нем бабки и алмазы.

      Мне