Нашествие. Юлия Яковлева

стал сгребать всё обратно в корзину.

      Бурмин придержал его руку:

      – Погоди.

      И снова окунулся в бумаги.

      – Да не пригласили! – опять попытался Клим.

      – Быть такого не может. Чтоб не прислали. На всякий бал присылают.

      – Вы ни на какое не отвечали. Они и перестали. Приглашать.

      Но тут Бурмин издал торжествующий возглас и быстро пальцем надорвал маленький голубой конверт. Выпростал сложенную бумагу. Пробежал глазами:

      – Отлично. Танцы и мороженое.

      «Знал бы – сжёг сразу». Клим готов был хлопнуть кулаком свою дурную голову.

      – Готовь фрак.

      – Барин! Богом заклинаю! – взмолился Клим.

      – Что такое? – нахмурился Бурмин.

      – Как бы не стряслось… какой-нибудь глупости.

      – Брось.

      – Зачем это, барин?

      – Пишут, будет фейерверк. Давно не видел фейерверков.

      Клим ухватился за голого барина:

      – Батюшка! Не губи! Уж шесть лет выстоял! А тут за ерунду пропадёшь…

      Бурмин оттолкнул его руки. Нахмурился:

      – А ты шесть лет делал вид, что ничего не замечаешь. Вот и делай впредь.

      Но добавил мягко:

      – Всю жизнь не отсидишься. На черта тогда вообще жизнь? Рубашку под жилет, галстук, – распорядился. – Ступай.

      Пнул походя ногой груду бумаг на полу:

      – И разожги в гостиной камин!

      Он знал, что то, что он сделает, может разрушить его жизнь, но почему-то чувствовал радостный подъём.

      Как кавалерист перед атакой, из которой – и он это знает сам – может не вернуться.

      Но между «может» и «не вернётся» была пропасть, полная радостного возбуждения, похожего на счастье.

      Бурмин подхватил косынку, тряхнул за концы, перекинул, перехватил и, складывая на ходу, босиком пошлёпал в свою спальню.

      – Доехали хорошо, благодарю. Один раз только, когда ехали через лес…

      Но мать уже потеряла интерес. Махнула рукой:

      – Ах, ну и прекрасно, раз всё хорошо. С этими деревенскими дорогами ничего не поймёшь. Что старуха Печерская? Очень тебя уболтала? А как тебе её зять? Не помню, которой он дочери муж. Старшая, Евпраксия, вышла замуж… – И графиня завела разговор, интересный ей, но нимало не занимавший дочь (до чего, впрочем, матери не было дела).

      Мари загляделась в окно. Мужик приставил лестницу к старой яблоне. Залез. Зажёг свёрнутую жгутом тряпку. Стал потряхивать, разгоняя густой дым. Обволакивая им себя, как завесой. Мари заметила в ветвях серый шершавый шар. Мужик зажал зубами жгут. Голову его тут же окутал дым. Взялся за шар обеими руками.

      Голос матери плескал и журчал где-то в отдалении.

      Обсуждали чужие свадьбы.

      – Что? Простите, мама, – обернулась она, услышав, что её позвали по имени. Графиня повторила вопрос. Дети. Взглянуть. Мари спохватилась, кивнула.

      Показала на окно:

      – Это же Василий, верно?

      Мужик за окном бережным движением свернул шар, как большое яблоко с черенка. Мотая головой, точно отмахиваясь от чего-то, стал спускаться с ношей.

      – Ты его