Излом. Валерий Аркадьевич Кормилицын

Дениса диван.

      – Не имеешь права! – возмутился я. – Ты мне жена!..

      – Следовало раньше об этом думать, – стала укладываться с сыном в большой комнате.

      Тоскливо вздохнув, взял кота и лёг на диване.

      – Не женись никогда, Мирон, – учил его жизни. – Пусть хоть какая красавица будет с пушистым хвостом – не женись! Это до свадьбы они кошечки, а потом жёнами становятся.

      – Ты можешь – потише? Разбубнился! – услышал Татьяну.

      – Вот видишь! – назидательно помотал пальцем перед розовым носом кота, подумав, что успел перенять уже некоторые начальнические привычки: "Завтра этому дивану сто пятнадцать лет исполняется. Ещё бабушка выбросить хотела, да жалела, а мне лень, – тоскливо поскрипел пружинами. – Ну ладно! – я мстительно повертелся. – Завтра в сарае окажешься".

      Довольный кошан монотонно мурлыкал. Спать не хотелось. Вспомнив есенинского Джима, решил посвятить стихотворение коту. После упорных трудов получилось следующее:

      «Мирон! Дай, друг, на счастье лапу мне, такую лапу я не видел сроду. Давай с тобой на крышу взгромоздясь, мяукнем на ненастную погоду»…

      А потом пригрезилось что-то несуразное.

      Я – дождь! Маленькая капля! Я – вода!.. Чистая и наивная… Человек-вода! Я долго падаю с метафизического неба, вечного и неизменного. Долго для капельки – целую вечность; и быстро для неба – долю секунды… Века и эпохи летят предо мной. Мелькают реки и чьи-то лица; мелькают горы и чьи-то глаза… Я падаю на раскалённую землю маленькой каплей, и земля принимает меня…

      "Тьфу, чёрт! А всё Гондурас со своей философией, – вышел из забытья. – Пить-то как хочется. О Господи! Кто это на грудь навалился?..

      – Мирон, волк тряпошный, брысь, собака, отсюда, – шуганул безвинного кошана.

      "Сколько сейчас времени, интересно?"

      На улице начинало светать. Тихо спустил ноги, нашаривая тапки. Подлый диван тут же откликнулся – заскрежетал пружинами. Без передышки и с громадным удовольствием выдул два бокала воды – стало немного легче. Кот приятно потёрся о ноги и побежал к двери.

      "Приспичило тебе, Мироша, не вовремя, скрипи теперь дверями. Надо смазать утром. Днём, вроде, тихо открываются, а ночью – как ножом по кастрюле".

      Выпустив бедное животное, заглянул в комнату – сын и жена спали. Волосы наполовину закрыли Татьяне лицо. Захотелось подойти и поцеловать её.

      "Разбудишь, только хуже будет!"– подумал я.

      Поскрипев пружинами, опять улёгся, укутавшись в одеяло.

      "Прохладно! Вот бы глянуть, сколько градусов".

      Не спалось.

      "Ночь уходила, унося своё покрывало и постепенно обнажая розовое тело зари", – написали бы поэты-романтики.

      Настроение стало лирическим: «Я блуждал в игрушечной чаще и открыл лазоревый грот… Неужели я настоящий. И действительно смерть придёт?» – от жалости к себе, такому любимому, скрипнул зубами в унисон с пружинами дивана. – Лежу тут один, никому не нужен, – вытер пододеяльником выступившие слёзы. – Видно, не до конца протрезвел. Эх и дурак! Спасибо, никто не видел и никогда не узнает. Надо встать, зарядку сделать,