Солнце на половицах. Анатолий Ехалов

плыл по широко разлившейся жидкой грязи и гнал впереди себя волну. Я сидел на узлах, обнимая нашу собачку Дамку, которая преданно прижималась ко мне, и смотрел, словно капитан, в открывающиеся дали освобождающихся от снега пространств.

      Мне грустно и тревожно. Позади нас оставался мой мир, открытый, освоенный за мои сознательные и бессознательные годы. С любимыми дедком Сано, бондарем и матерщинником, бабкой Паней, владычицей русской печи, Звёздкой, которая обогнала меня в росте и должна была скоро стать коровой. С соседкой Люськой, с которой был первый в моей жизни роман, закончившийся для нас общим позором, большим старинным домом, осколком прежней барской жизни, в котором последние три года царствовал я, окрестными лугами и полями, черноокой речкой Ухтомой с раками и язями, щуками и налимами.

      Мне было все еще пять лет. Поэтому я не совсем понимал причин нашего переезда. Но, думаю, тогда моя мать поставила отцу ультиматум: «или она, или деревня».

      И вот мы едем сначала в большое Пречистое, где живет бабушка Маша, где через дом – родня и свояки, где останавливаются пассажирские поезда, где есть своя пекарня, пошивочная мастерская, лесхоз, сырзавод, большая школа, больница, магазины.

      Едем на временное жилье. Отец будет искать работу.

      К вечеру наш гусеничный пароход притащил дровни на станцию Бакланка. Я помню высокие, гулкие своды вокзала, такое же гулкое слово «перрон»…

      Уже в сумерках из лесных чащоб появилось огнеглазое, сыплющее искрами, окутанное облаками пара чудовище. Раздался оглушающий гудок, от которого душа моя провалилась в пятки. Дамка, сидевшая у меня на руках, рванулась и с визгом унеслась прочь.

      Открылась дверь вагона, и проводница сказала строгим голосом:

      – Побыстрее, граждане пассажиры. Поезд стоит одну минуту!

      Отец подхватил меня на руки и подал проводнице.

      Следом полетели узлы.

      – Дамка! – кричал я не своим голосом. – Дамка осталась!

      Но паровоз снова оглушительно свистнул, выпустил клубы пара, проводница захлопнула дверь, и поезд с лязгом и грохотом покатился в темные чащи.

      – Дамка! Дамка осталась, – кричал я. – Остановитесь!

      Но взрослые молчали и прятали глаза. А проводница ушла в вагон. Поезд набирал ход.

      «Вот и все, вот и все, – стучали колеса. – Пропала Дамка».

      Пречистое

      Зареванный, я уснул в тамбуре на узлах. Ночью спящего меня притащили в большой темный дом, стоящий рядом с железной дорогой. В доме было тихо, только с улицы были слышны свистки паровозов, лязг вагонов и перестук колес.

      Бабушка Маша кинулась загревать самовар, но меня не стали разбуживать окончательно, положили на печь рядом с какими-то спящими детьми. То и дело на меня клали руки и ноги, а в уши кто-то сопел. Но я не в силах был противиться этому, то и дело проваливаясь в полусон, полудрему. В избе взрослые зажгли лампу и пили чай, разговаривая вполголоса.

      – Лето пусть живет у меня, – говорила бабушка, – а уж к зиме, как устроитесь, заберете.

      …Утром я проснулся