ХОХО. Целую. Обнимаю. Акси О

– виолончелистка в Филармонии Лос-Анджелеса, и она говорит, что ты очень талантлива.

      – Даже не знаю, что сказать… – начинаю я, но запинаюсь, встретившись глазами со второй девушкой. – Юнис.

      Госпожа Суки Ким – ее мама.

      Юнис смотрит на стойку, и я почему-то начинаю ожидать гневной отповеди за то, что делю с каким-то парнем еду миссис Ким.

      – Привет, Дженни. Не ожидала увидеть тебя здесь в вечер пятницы, – улыбается она, но я вижу, что ее это слегка задело. – Ты же всегда так занята – мне казалось, у тебя нет времени, чтобы гулять с друзьями.

      – Э… да, просто так получилось.

      Как же неловко, хуже некуда! Просто за последние пять лет мы почти не общались, хотя раньше были не разлей вода.

      – Ладно, нам пора. – Подруга Юнис тянет ее за руку. – Приятного аппетита!

      Юнис бросает на меня прощальный взгляд.

      – Пока, Дженни. – И они выходят из палатки.

      В повисшей тишине я поспешно начинаю объяснять:

      – Раньше, в детстве, мы дружили, но потом я стала уделять все больше внимания виолончели, и…

      Не знаю, зачем я это говорю. Все происходит слишком быстро: надо же было получить такую похвалу на глазах у Джеву от одной девушки, только чтобы другая показала, насколько я на самом деле ужасная подруга.

      Джеву выпрямляется.

      – Со мной случилось нечто похожее. Когда я переехал из Пусана в Сеул, некоторые прежние друзья стали считать меня предателем.

      – Ого.

      Я мало знаю о других городах, помимо Сеула, но это, наверное, все равно что переехать из провинции в Нью-Йорк.

      – Выходит, ты виолончелистка, – замечает он.

      – Да.

      – Ты всегда об этом мечтала?

      – Вроде того. Мой отец играл на виолончели. Он не был профессионалом, но когда дело дошло до выбора инструмента – это что-то вроде обряда посвящения для азиатско-американских ребят, через который все проходят…

      Джеву смеется.

      – У меня осталась виолончель отца, и я очень полюбила играть на ней. К тому же было здорово иметь с ним хоть какую-то связь.

      Я еще никому столько не рассказывала об отце. Я жду, когда меня накроет уже привычными печалью и болью, но вместо этого чувствую только умиротворение. Пять лет – это не много и не мало, но это все же время.

      Я смотрю на Джеву. Почему же мне так хочется открыть ему душу? Только из-за того, что мы больше не увидимся, когда сегодняшний вечер закончится, или по совершенно иной причине – потому что с ним я могу быть самой собой?

      – Это очень круто, – откликается Джеву, и мое сердце тает.

      – А ты? – спрашиваю я, надеясь, что тусклый свет под пологом палатки скроет румянец. – Есть что-нибудь такое, что прямо спишь и видишь, как бы сбылось?

      На его лице на секунду появляется непонятное выражение, но тут же пропадает.

      – Для этого я слишком мало сплю.

      – Ого, – тяну я, – ну и ответ.

      Джеву подмигивает.

      С другой стороны палатки заходят несколько человек. Отвлекшись, я бросаю взгляд на экран