Кладезь бездны. Ксения Медведевич

Вот и про это не забывай. О, как сильно злился и прижимал уши Тарик!..

      И даже сейчас нерегиль не может смириться и пытается выкусить хоть крошку знания:

      – Скажи мне, ты… написал ему правду? О том, кто придет на прием?

      – Да, – коротко ответил Абу аль-Хайр.

      До того он ограничивался мотанием головы и красноречивым мычанием хранителя важного секрета.

      – Ты рехнулся? – страшно зашипел Тарик.

      – Эй-эй!.. Ты мой гулям! Забыл? С господином так не разговаривают!

      – Как ты мог?!.

      – Якзана аль-Лауни невозможно обмануть – даже в письме, – устало объяснил Абу аль-Хайр.

      – Да с чего ты решил, что этот Якзан аль-Лауни будет мне помогать?!

      – Ты все мозги в пустыне оставил, о… тьфу на тебя. Ладно, ты не знаешь, что последний год происходило в халифском дворце, – это понятно. Ладно, имя тоже ничего не говорит тебе, – ну и вправду, «Бодрствующий», таким часто награждали невольника-привратника. – Но ты бы хоть на нисбу его посмотрел, о бедствие из бедствий…

      – Нисбу?.. аль-Лауни?..

      – Именно.

      – Ты хочешь сказать, что он из Лаона? Человечек по имени Якзан?

      Над ними раздалось вежливое покашливание. И глуховатый, как нижняя струна лауда, но четкий для слуха голос произнес с сухой лаонской церемонностью:

      – Госпожа моя матушка назвала меня Иорветом.

      Абу аль-Хайр с трудом, нехотя и с нехорошим комком в груди поднял глаза.

      И снова – как в ту душную пыльную ночь в Ятрибе, как в тот памятный день в Баб-аз-Захабе, когда он приносил присягу, – встретился с нездешним, обморочно-спокойным взглядом существа, душа которого слабо пришпилена к телу и вьется на ветру вечности, трепеща в пустой голубизне небес.

      – Приветствую тебя, о Абу Хамзан, – бледные губы изогнулись в намеке на улыбку.

      Почему-то Абу аль-Хайр чувствовал, что «я это думаю только для себя» ему не поможет. Сероватые в желтизну глазищи смотрели в какое-то другое зеркало его души, заложенное глубже, чем плавает мысль. Туда, куда сам Абу аль-Хайр не стал бы заглядывать.

      – Прошу прощения за то, что не имел чести знать такое достойное имя, – на безупречном ашшари промурлыкал Тарик.

      И, судя по шерстяному шороху джуббы, склонился в низком поклоне. Давай, замурлыкивай оплошность. Человечек из Лаона, как же…

      Глазищи смигнули, и Абу аль-Хайра попустило. Шелестя сукном черной парадной фараджийи, хранитель ширмы спустился на циновки дворика. Они все продолжали сидеть как сидели на этой халфе: Якзан аль-Лауни выступил из черноты внутренних покоев совершенно неожиданно. Сумеречник в черном придворном платье чиновника высшего ранга чуть наклонился – рукав кафтана почти касался плеча Абу аль-Хайра. Видимо, смотрел в глаза Тарику.

      Оборачиваться не хотелось, а сумеречники молчали. Потом лаонец резко что-то сказал – по-лаонски.

      – Тебе-то откуда знать? – так же резко – но на ашшари – ответил Тарик.

      Видимо, Якзан аль-Лауни улыбнулся: то еще зрелище, надо