Тойво – значит надежда. Красный шиш. Александр Михайлович Бруссуев

согласился Тойво.

      – Что вам нужно? – раздался, вдруг, голос с сеней. Говорили на карельском языке.

      Посетители Комбеда повернулись на голос и увидели вполне прилично одетого человека, высокого, в пиджаке и картузе.

      – Ничего, – подбирая слова, ответил Тойво, замешкался и больше ничего подобрать не сумел.

      – Нам бабка нужна, – тоже, пытаясь говорить на местном языке, промямлил эстонец.

      – Финны, что ли? – спросил человек.

      – Ага, – они охотно закивали головами в ответ. – Красные финны.

      – Этот Председатель ничем не поможет, – махнул рукой в сторону тела на топчане незнакомец. – Я Павел Николаев, живу по соседству от этого вертепа. Он с Сум, ссыльный, хохол. Был беднейшим, теперь – вон, пьянейший. Какой день уже.

      Его речь была вполне понятна и финну, и эстонцу.

      – Зачем вам бабка? – спросил Павел.

      – Болеем мы, – сказал Тынис.

      – Головами болеем, – добавил Тойво.

      Самим говорить было сложнее, но Николаев тоже понимал все их лингвистические потуги. Дополняя друг друга, они поведали, что пришли с Петрозаводска, где работают при правительстве, что оба страдают бессонницами или кошмарами, головы болят, а жить дальше хочется. Врачи только руками разводят. Водицы с озера хотят испить, да какое-нибудь снадобье для лечения принять. Вот такие дела, дорогой товарищ Павел Николаев.

      – Ну, ладно, – согласился он. – Посоветую к одной дамочке обратиться. Вроде бы бабкой должна быть, но чертовски интересная особа. Не стара еще и очень ничего себе.

      Он вздохнул и махнул рукой: пошли, мол, отведу куда надо. А по дороге рассказал, что жить-то сейчас можно, вот только много народу, который мешает этой жизни.

      – Партейные, евреи-агитаторы, проверяющие и надзирающие – как насядут, так и продохнуть нельзя, – сказал Павел. – Делай так, а так не делай, бойся контрреволюции и тому подобное.

      – Не переживай, – криво усмехнулся Антикайнен. – То ли еще будет!

      Ну да, правнуки Николаева из Панисельги в полной мере смогут оценить «партейных, евреев-агитаторов, проверяющих и надзирающих» новой формации. Где государство – там и они, чем больше государство кричит о своем величии и избранности, тем они злее. Вот уж когда, действительно, продохнуть не дают.

      Павел рассказал, что рано овдовел, что сын родился, а жена в родах умерла. При этом, истекая кровью, еще успела сказать, чтобы из-под пола картошку убрали, а то от крови подпортится. Сын уже взрослый, Гражданскую войну прошел, в деревню Тулоксу ушел жить, где женился на такой же сироте, как и он сам.

      – А у меня новая жена, да злыдня какая-то стала. Ест поедом.

      Через двадцать три года жена отправит Павла Николаева в лес «собирать военные трофеи»: обувку с убитых финских солдат и красноармейцев, личные вещи, желательно из благородных металлов, да оружие повинтажнее. Тут-то и убьют моего (автора) прадеда, как мародера, и бросят в болото. То ли наши, то ли не наши, никто Павла Николаева не найдет – сгинет он бесследно.

      Бабка