Художник и его окружение. Селим Ялкут

делать для тебя просто так? Почему? Всё, всё, я молчу. Завтра привезу тебе еще обогреватель. А иначе тетю Лилю заморозишь, и сама замерзнешь…

      Действительно, близились холода. Теперь жильцы покидали дом поспешно. Вслед за ними в оставленные квартиры вступали жэковские мародеры. Вывинчивали краны, выдирали дверные ручки (кстати, вполне приличные, отчасти даже до революционной эры), снимали отопительные батареи. Безнадежность Вериной борьбы становилась очевидной.

      И вот сюрприз… Как-то вечером Вера встретила Наташу с Баламутом. Было это невозможно. Баламут, как известно, был в Италии и дожидался американской визы. А близнеца, чтобы на одно лицо, у него не было. Вера так бы и прошла, супруги признали ее сами. Они как раз выходили из ресторана, где Баламут когда-то прославил победы еврейского оружия. Теперь туда пускали всех подряд, а Баламута усаживали за личный столик, тот самый, с которого он вступил в историю.

      Супруги были встрече очень рады, наговорили много, и Вера, не следившая за общественной жизнью, даже запуталась.

      – Юрка Дизель евреев обещал поднять. Из посольства. Выдающийся случай… Простой русский парень… – Наташа прильнула к мужу, потерлась щекой о кожаное плечо.

      – Как я рада. – Восторгалась Вера. – А я слышала, вы в Италии.

      – Наташка придумала. – Пояснил Баламут. – А то ходят разговоры. Кто, да что. А так Наташка звонит… из приемной Папы Римского. Он ей эту, как ее, индульгенцию выписал, как большой грешнице. На двух страницах с приложением.

      – Не выдумывай. У нас квартира в другом районе. Мы никого не видим, и нас не видят. – Поясняла Наташа. – Снабжение пока хорошее. Вы, Верочка, приходите, чаю попьем, я вам куру подберу.

      – Какую куру? У Веры Самсоновны мама кто? Лучших кровей. И папа покойный такой же.

      – Ну, и что? – Вера смеялась, радовалась встрече.

      – А то. – Баламут шатнулся, но удачно завершил маневр и бережно поцеловал Вере руку. – Любимые люди. Один народ. – Тут Баламута совсем повело. – А я обрезание буду делать. Пока частично. Встал на очередь.

      – Я тебе сделаю. – Пригрозила Наташа. – Я, Верочка Самсоновна, в синагогу хожу. На гиюр готовлюсь.

      – Это как? – Заволновалась Вера.

      – Чтобы еврейкой стать.

      – Ой, не надо.

      – Надо. Жеку Хаймовича помните? Друган мой по борьбе с тоталитаризмом. Голодает, чтобы нас выпустили. – Баламут приобнял за плечи Наташу. – Потому я теперь за Жеку ем и пью дополнительно, как за себя. Из солидарности. Там рассчитаемся. Гады…

      – Как это? – Испугалась Вера.

      – Все комуняки беженцами заделались. Забыли, как очко играло? Я один за победу еврейского оружия встал. Второй фронт открыл. Даже чокнуться было не с кем.

      – Верочка Самсоновна, – обращалась Наташа. – Вы мою маму покойницу помните? Любовь Сергеевну? Я, если что, хочу из нее Евсеевну сделать. Вроде как в поезде перепутали. С войны, потому документов нет. Пойдете в свидетели?

      – А разве так можно?

      – Сейчас все можно. Вальку Морозову знали? Во двор к нам ходила. Она