Искусство любви. Галина Грушина

догнал женщин на улице, при выходе из театра; дожидаясь слуг, они приостановились. К сожалению Назона, чернявой Напе не было видно. Он нерешительно приблизился. Сестрица, толкнув матушку в бок, что-то шепнула ей, и почтенная матрона, оглядев молодого человека, приветливо произнесла:

      – Вот и ещё один зритель сбежал. В театре скучно.

      Матушка была невысока ростом и довольно полна; пожилое лицо её, сильно набелённое и залепленное мушками, слегка напоминало личико дочки, но вместо лукавства и живого огня выражало редкую глупость.

      – Пантомим был совсем неплох, – обрадовавшись приветливости матроны, с готовностью поддержал разговор Назон. – А как трогательна любовь Алкестиды и Адмета! И как живо играли актёры!

      – Молодого человека трогает супружеская любовь? Нынче это большая редкость, – хихикнула матрона. Внимательно оглядев нарядную одежду молодого незнакомца, задержавшись взглядом на золотом всадническом кольце, она добавила. – Я бы желала своей дочери Секундилле жениха с такими понятиями.

      Назон с готовностью согласился, что нынешняя молодёжь думает только о недозволенных удовольствиях, забыв о строгих нравах предков, и наговорил с три короба, сам не понимая, что мелет язык, настолько приятно было ему стоять возле крошки. Та невинно глядела в сторону.

      Между тем они тронулись с места и медленно шли вдоль портика. Важничая, матушка успела сообщить молодому человеку, что у неё две дочери за хорошими мужьями; старшая – в Карсеолах, хозяйка большого имения, а мужа младшей так ценит претор Руф, что часто зовёт к своему столу: не позднее сегодняшнего вечера зять с супругой приглашены на званый обед. Пока остаётся без мужа средняя: отбою от женихов нет, а всё не совсем то, что хотелось бы. Назон готов был слушать любой вздор и даже проводить женщин до самого дома, однако приличия требовали, чтобы он отстал. Жадно глядя вослед милой, влюблённый надеялся, что она обернётся. Плутовка и не подумала. Итак, крошка с супругом званы на обед к претору. Между прочим, претор Руф – дядя Грецына. Если проникнуть к нему в дом, можно будет снова увидеть красавицу. Слушать её чарующий картавый голосок, ловить взгляды и улыбки; может быть, сесть рядом. Надо попытаться. Жизнь сделалась так хороша, что захотелось петь. Чудесный день сиял над Городом; на Марсовом поле было полно гуляющих. Мимо проходили девушки, смеющиеся и нарядные; волны благовоний касались трепетавших ноздрей поэта. И завтра будет такой же день, и послезавтра, и ещё много-много сияющих дней впереди. Как хорошо быть молодым в пору, когда на всей земле царят мир и тишина! А родись он на десяток-другой лет раньше, и угодил бы в кровавое месиво гражданской войны. Позади тьма. И молодой человек горячо поздравил себя с тем, что родился именно сейчас, да ещё одновременно с великими поэтами Тибуллом, Проперцием, Горацием, Вергилием, – и Коринной.

      Грецын был весьма озадачен нежданным приходом Назона.

      – Почему тебя не было на декламациях? – упрекнул он.

      – Забыл, – солгал тот. –