Искусство любви. Галина Грушина

замечательных стихов, – Немезида, Цинтия, Делия – были, без сомнения, хуже его избранницы. Судьба даёт ему возможность воспеть небесную красоту. Он уверен, что поэтическим дарованием не уступает ни Тибуллу, ни Проперцию, а, значит, должен стараться сравняться с ними.

      – Теперь пойдём смотреть мимов, – канючил Пор.

      Хозяин не согласился:

      – Теперь ты вызовешь Напе, дашь ей вот эту монетку и письмо, а я спрячусь за углом и послежу за тобой.

      Всё так и произошло. Монетка произвела волшебнее действие: заулыбавшись, Напе сообщила, что завтра, в последний день Квинкватрий, её хозяйка собирается в театр Помпея. Услыхав это, влюблённый поэт возликовал, и, невзирая на стоны Пора, жаждавшего мимов, отправился прямиком домой готовиться к завтрашнему дню. Какая удача! Он опять сможет увидеть Коринну, насытить глаза её красотой, а, если хватит смелости, подойти и заговорить. Надо одеться понарядней, побывать у цирюльника и сочинить подходящие стишки.

      Переругавшись с не в меру экономным дядькой, Назон заставил Сострата раскошелиться на дорогие сапожки и распорядился достать из ларя ненадёванную тогу нежнейшей шерсти, сохраняемую для выступлений на форуме. Пор со служаночкой до полуночи перекладывали её складки дощечками, чтобы наутро она красиво струилась с плеч господина; чем они занимались после полуночи, хозяина не интересовало. Зато стихотворение закончить не удалось. Первые строчки сложились легко: «Просьба законна моя: пусть та, чьей жертвою стал я либо полюбит меня, либо надежду подаст…» А вот на продолжение за хлопотами не хватило времени: один поход к сапожнику сколько сил отнял!

      В знаменательный день, перед самый театром, когда Назон был уже обут и одет, но ещё с закрученными на тряпочки волосами, к нему явился близкий приятель, обычно встречаемый радушно, но сейчас помеха.

      – Ага, – обрадовался Тутикан при виде расфранчённого друга, – ты тоже собрался в Палатинскую библиотеку?

      – Что мне делать в библиотеке во время Квинкватрий? – довольно сухо осведомился Назон; он опасался, что приятель увяжется за ним в театр.

      – Ну как же! – Сегодня наш Туск собрался декламировать свою поэму «Филлида и Демофонт»

      Услышав имя соперника, юный поэт высокомерно вскинул голову:

      – Как? Мне оскорбить слух стихами Туска? Уволь. Иди один. Потом расскажешь. Я же предпочитаю амфитеатр. – Он знал, что кроткий Тутикан не выносит гладиаторских боёв, и, значит, не захочет его сопровождать.

      – Ты, кажется, становишься кровожадным, – осуждающе заметил Тутикан. – Уж не влияет ли на тебя так плохо сочинение «Гигантомахии»?

      Подняв один из исписанных листков, валявшихся на полу, он удивлённо прочёл:

      – «Отроду был я ленив, к досугу беспечному склонен.

      Тело расслабили мне отдых и дрёма в тени.

      Но полюбил я, – и пробудился; и сердца тревога

      Мне приказала служить в воинском стане Амура.

      Всякий