И охотник вернулся с холмов. Мария Пастернак

все ли на месте, пока я помогал ему облачаться, они репетировали, пели громким сдавленным полушепотом Gloria, Gloria in exelsis Deo, а потом Puer natum in Betlehem, Aleluiah![33]

      Тихо, точно боялись ненароком разбудить этого мальчика.

      Внезапно приоткрылась дверь, и в нее заглянул Дуг. Мы встретились с ним глазами.

      – Пойди поздоровайся с Мартой, – громко прошептал он.

      – Потом, – отмахнулся я. – Когда вы приехали?

      – Вот только что. Она хочет тебя видеть.

      – Иди, иди, – сказал отец Саймон. – У нас еще есть немного времени. Дуглас, вы не могли бы сказать всем – если кто нуждается в исповеди, я готов их принять.

      – Я нуждаюсь, – быстро проговорил отец.

      – Ну, вот с вас и начнем. Миссис Кавендиш, Бренда, скажите, а почему вы не открыли органолу?

      – Алистер не может найти ключ.

      Когда я увидел Марту первый раз, я немного удивился. Она не была похожа ни на одну из прежних отцовых подружек, просто совсем другая. Не красавица, без боевой раскраски. Круглое лицо, светло-серые глаза – она скорее напоминала немку, чем итальянку. Но когда я узнал ее лучше, я понял, что отец нашел в ней и почему влюбился. Она была очень умная, очень доброжелательная и настоящая, открытая. Она любила дом, готовку, льняные скатерти, пирожки с сыром. У нее были смешные ямочки на щеках. Рядом с ней было хорошо, она никогда ничего не держала от вас за спиной. Мы расцеловались.

      – Я испекла хлеб для Йоля, с предсказаниями. У вас ведь так делают, да? Мне Дуглас сказал. Но не знаю, хватит ли на всех. Восемь таких… плетеных бубликов.

      – Хватит, если мы их преломим.

      – Я запекла туда всякую ерунду. Но если делить на мелкие куски, кому-то ничего не достанется.

      – Значит, такая будет его судьба. – Я пожал плечами. – В этом году с ним не произойдет ничего.

      Она тряхнула головой.

      – Знаешь, неплохая перспектива!

      – Ты будешь петь? – спросил я. – Хор репетирует.

      – Я – петь? – Она с испугом посмотрела на меня. – Знал бы ты, о чем просишь.

      – Ты же итальянка.

      – Ты же шотландец, – передразнила она. – Почему ты не в юбке?

      – Не в килте…

      – Ну вот, не в этом вот самом? И не играешь на волынке пиброх[34]?

      Я рассмеялся и вернулся в капеллу. Пробежал глазами и без того хорошо знакомый текст Исайи, потом сел, подобрав ноги под стул, и стал ждать, когда отец Саймон закончит исповедовать. Люди потихоньку протискивались в приоткрытую дверь, брали складные стулья, раздвигали их, расставляли на середине, говорили вполголоса. Атмосфера тайны, что зародилась сегодня в глубоком холоде и мраке апсиды, постепенно растекалась в теплом свете свечей, росла, распространялась, пока не захватила всех людей и все пространство, не поселилась вверху под сводом, где воздух дрожал от свечного пламени.

      Пришел наконец Эндрю – карлик Снорре – и открыл органолу. Сел перед ней на табурет, принялся пробовать регистры, заставив хор испуганно смолкнуть. Что-то там у него не ладилось. Наконец он кивнул миссис

33

«Слава в Вышних Богу» и «Мальчик родился в Вифлееме, аллилуйя» – рождественские песнопения (лат.).

34

Пиброх – мелодия для волынки.