И охотник вернулся с холмов. Мария Пастернак

стелющийся над безмолвной поверхностью прозрачно-серой воды, лохматые головы пони, поездки в Аберфойл за едой, катания на лодке, Оливера, что развалился на потертом ковре перед камином и сопит во сне. Дерево, на котором так хорошо сидеть над заводью, свесив ноги, и смотреть, как озеро на закате рассыпается бликами. Купание на рассвете в обжигающе холодной воде, когда плывешь до другого берега саженками и дыханье останавливается в груди. Витраж в библиотеке – пронизанный светом летящий зимородок, король-рыбак. В солнечных лучах парят полосы разноцветной пыли, синие, желтые, зеленые, красные – пятна на моих руках, на корешках книг, на развороте страниц. Лети, храбрец, лети, бесстрашный и стремительный маленький воин. В детстве я влезал на стул, чтобы потрогать прозрачную синеву его крыла, и живой птичий глаз смотрел на меня с витража пристально и хитро.

      – Хочу наконец показать тебе эту штуку, – сказал я, когда мы вошли в столовую.

      Я положил на стол чехол для весел. Раскрыл его. Развернул кусок брезента и отошел на один шаг, чтобы деду было лучше видно. Сталь клинка чуть отливала тяжелым матовым блеском, дробно преломлявшимся в глубине дола. Навершие сонно подмигивало круглым веком, точно полуприкрытый глаз дракона. Было бы ложью сказать, что я не испытывал трепета в этот момент. Ого. Еще как испытывал.

      Дед подошел. Долго и пристально смотрел. Даже вынул очешник из нагрудного кармана и нацепил очки на кончик носа. Он забавно в них выглядел со своей бородой.

      – Это же Ласар Гиал, – произнес он наконец и, подняв голову, изумленно уставился на меня поверх очков.

      – В точку, – кивнул я.

      – Где ты его взял, мальчик?

      5 глава

      Ночь тиха, ночь свята,

      Озарилась высота,

      Светлый Ангел летит с небес,

      Пастухам он приносит весть:

      «Вам родился Христос, вам родился Христос!»

Рождественский христианский гимн, создан в 1818 году. Текст Йозефа Мора, музыка Франца Груббера. Автор перевода на русский язык неизвестен.

      Первым приехал отец Саймон Мак-Ги. Я сидел наверху, в своей комнате, и слышал, как во двор вкатился его опель. Мы с дедом к этому времени расчистили дорогу, но снег все падал и падал. Дед вышел встретить отца Саймона, и я тоже сбежал по лестнице навстречу ему. Священник стоял в прихожей и стряхивал снег с ботинок и с плаща: намело, пока он шел от навеса, где парковался.

      Из всех, кого я знаю, отец Мак-Ги – самый классический шотландский горец. Здоровенный старикан с круглой красной рябой рожей – в жизни не догадаетесь, что перед вами католический падре. Его жесткие волосы, темные, густо перемешанные с сединой, никогда не лежат на голове смирно, а он еще и ерошит их постоянно раскрытой ладонью. Пока отец Мак-Ги расспрашивал меня о том о сем: об учебе, о футбольных успехах, – приехали дедовы бывшие однокашники Эрскин и Кавендиш с женами.

      Эрскин был странный человечек, небольшого роста, сгорбленный,