И охотник вернулся с холмов. Мария Пастернак

виноградники, сеют хлеб. Внутри городских стен и в черте городской застройки на лугу пасется скот. Город и пригород зависят друг от друга экономически. Многие горожане имеют собственность за пределами города. Муниципальные власти…»

      Рука вдруг остановилась, повисла, паря над клавиатурой.

      Что – «муниципальные власти»?

      «Муниципальные власти заинтересованы в насыщении внутригородского рынка товарами за счет прилежащих к городу деревень». Бла-бла-бла.

      «К началу XII века такое явление, как городской патриотизм, можно считать окончательно сформировавшимся. Горожанин, как бы беден он ни был, пользуется привилегией, оставаясь под защитой городских стен, тогда как жителями предместий нередко намеренно жертвуют».

      Набросал общий текст. Налепил ошибок. Завтра сесть и поправить все. И ссылки, и сноски. На голубой свет монитора приползли с полки два пластиковых солдатика, пеший и конный – рыцари времен войны Алой и Белой розы. Почему-то встали рядом с клавиатурой. Рука сама потянулась за третьим.

      «Четким символом противопоставления города деревне продолжает оставаться городская стена… “Град имеет форму круга, и сия удивления достойная форма есть знак его совершенства”, – пишет брат Бонвезино далла Рива в своем труде “О дивах града Медиоланского”».

      Тихий стук в дверь.

      – Да входи уж.

      Длинный он. Пролез костлявым плечом вперед и смотрит на меня. Голова кажется маленькой, сам такой узкий, точно может просочиться в щель. Я тоже был таким три года назад? Нос сливой. Забавный. Почему-то и жалко его, и в то же время досадно, что пришел. Младший брат. Ничего не чувствую. Прыщи на щеках пополам с нелепыми волосками пробивающейся щетины. Глаза темные, как у Джоан. Вид побитый. К братьям полагается испытывать какие-то чувства. Может быть, я просто вообще на чувства не способен?

      – Чем занимаешься?

      – Пишу эссе.

      – О чем?

      – О городской стене.

      – Получается?

      – Ну да, вроде того. А ты чем занимаешься? Чего грустный?

      Пожал плечами.

      – Шпилил в Доту, но сагрил моба и меня слили[23].

      – Ха. А в реале?

      – В реале все окей.

      – Ну и забей. Заспавнишь перса[24] и начнешь сначала. Лучше скажи, мы ужинать будем сегодня? Джоан вернулась?

      Он осторожно опустил свой тощий зад на табуретку и заглянул мне в лицо.

      – Почему ты за глаза всегда зовешь маму «Джоан» или «миссис Осборн»?

      – Хм.

      Я всегда называл ее «Джоан». Даже в те давно прошедшие времена, когда мы жили одной семьей в Эдинбурге: отец, Джоан, я и Лукас. Лукас был еще совсем малявка, но я хорошо его помню в то время. Особенно как он ныл по ночам. И как грыз печенье – у него все рубашки были обмазаны этим печеньем. И как запускал лапы в мое лего, крушил домики и калякал фломастером в моих книжках. В общем, ничего хорошего.

      Когда Джоан забрала Лукаса и ушла жить к Майклу Осборну, отец стал звать ее «миссис Осборн». Так и говорил с горькой усмешкой: «Во сколько у тебя заканчиваются занятия завтра? Миссис Осборн приедет,

23

«Шпилил в Доту, но сагрил моба и меня слили» – «Играл в Доту, но разозлил монстра и он меня убил».

24

«Заспавнишь перса» – «Воскресишь свой персонаж в игре» – труднопереводимый геймерский сленг.