Алогичная культурология. Илья Франк

не краше и город богатый:

      Те же тучи по небу бегут;

      Жутко нервам – железной лопатой

      Там теперь мостовую скребут.

      Начинается всюду работа;

      Возвестили пожар с каланчи;

      На позорную площадь кого-то

      Повезли – там уж ждут палачи.

      Проститутка домой на рассвете

      Поспешает, покинув постель;

      Офицеры в наемной карете

      Скачут за город: будет дуэль.

      Торгаши просыпаются дружно

      И спешат за прилавки засесть:

      Целый день им обмеривать нужно,

      Чтобы вечером сытно поесть.

      Чу! из крепости грянули пушки!

      Наводненье столице грозит…

      Кто-то умер: на красной подушке

      Первой степени Анна лежит.

      Дворник вора колотит – попался!

      Гонят стадо гусей на убой;

      Где-то в верхнем этаже раздался

      Выстрел – кто-то покончил с собой…

      В этом стихотворении интересно и то, что в конце раздается взрыв («выстрел»), подытоживающий – и уничтожающий, отменяющий мир деталей. Мы видели, как у Пастернака из взрыва рождается мир деталей, а здесь – наоборот: детали взрывом возвращаются в основу. Мы имеем дело с прямо противоположными поэтиками, и особенности этих поэтик не индивидуальные, а эпохальные.

      Не только Тютчев и Фет, но и Пушкин – это перелом к вечеру. Про Пушкина, конечно, сразу хочется воскликнуть: Пушкин – это же наше солнце! Но качество тут ни при чем, речь идет о модели времени. Пушкин, конечно, очень многообразен, но у него есть стихотворение, которое особенно удобно попросить рассказать о пушкинской модели. Это стихотворение «Осень». Интересно, кстати, что его можно даже специально и не спрашивать, оно сознательно создано Пушкиным с двойным смыслом: как рассказ о природе и как рассказ о принципах своего творчества.

      Примечательно и то, что это стихотворение обрывается морем, выплывает в море:

      Плывет. Куда ж нам плыть?..

      . . . . . . . . .

      . . . . . . . . .

      Детали у Пушкина уже нередко резко очерчены, в том числе и резким звучанием. Вот послушайте (стихотворение Пушкина «Бесы»):

      Бесконечны, безобразны,

      В мутной месяца игре

      Закружились бесы разны,

      Будто листья в ноябре…

      Сколько их! куда их гонят?

      Что так жалобно поют?

      Домового ли хоронят,

      Ведьму ль замуж выдают?

      Мчатся тучи, вьются тучи;

      Невидимкою луна

      Освещает снег летучий;

      Мутно небо, ночь мутна.

      Мчатся бесы рой за роем

      В беспредельной вышине,

      Визгом жалобным и воем

      Надрывая сердце мне…

      Мы на самом деле не можем сказать, что первично: резкость и дробность детали или резкость обрисовывающего эту деталь звучания. Стихотворение визжит и воет, потому что закружились бесы, или бесы закружились потому, что стихотворение визжит и воет, потому что сердце надрывается?

      Потом, кстати, эти бесы (эти выделившиеся, освободившиеся детали) перерастут в восстание вещей у Хлебникова – например, в поэме «Журавль»:

      В дожде летящих в небе дуг

      Летят,