Смерть – дело одинокое. Рэй Брэдбери

катастрофической встречи.

      – Нет-нет, постойте! – закричал я. – Не вздумайте снова удрать! Да вы… знаете… что с вами? Вы просто ревнуете!

      Крамли так круто повернул голову, что она чуть не оторвалась.

      – Я… что?!

      Мне показалось даже, что его рука дернулась к револьверу, которого не было.

      – И… и… – совсем запутался я. – У вас все равно ничего не выйдет!

      Моя наглость потрясла его. Он вытянул шею и уставился на меня поверх машины.

      – Не выйдет что?

      – Что бы вы ни затеяли! Ничего не получится! – выкрикнул я.

      И сам онемел от изумления. Не помню, чтобы я когда-нибудь так орал на кого-то. В школе я был пай-мальчиком и тихоней. Стоило кому-то из учительниц нахмурить брови, и я замирал. А тут пожалуйста…

      – Пока вы не научитесь, – начал я, запинаясь и заливаясь краской, – пока не научитесь прислушиваться к желудку, а не к голове…

      – Смотри «Философские советы своенравным сыщикам». – Крамли прислонился к машине, словно без нее он тут же грохнулся бы наземь. Фыркнув, он прикрыл рот ладонью и, давясь от смеха, пробормотал: – Продолжайте.

      – Да вы же не хотите слушать.

      – Давненько мне не приходилось смеяться от души, малыш.

      Губы у меня снова склеились, я закрыл глаза.

      – Продолжайте, – уже мягче сказал Крамли.

      – Просто, – медленно начал я, – я уже давно понял, что чем больше думаю, тем хуже у меня идет работа. Все считают, что нужно думать целыми днями. А я целыми днями чувствую и запоминаю, пропускаю через себя и записываю, а обдумываю все это в конце дня. Обдумывать надо потом.

      Лицо Крамли как-то странно засветилось. Он склонил голову набок, поглядел на меня, потом склонил ее на другой бок – точь-в-точь обезьяна в зоопарке, когда она смотрит на вас сквозь прутья клетки и гадает, что это за диковинный зверь там, снаружи?

      Затем, ни слова не говоря, не засмеявшись, даже не улыбнувшись, Крамли уселся в машину, спокойно включил зажигание, мягко нажал на газ и медленно, очень медленно тронулся с места.

      Проехав ярдов двадцать, он затормозил, немного подумал, дал задний ход, повернулся, чтобы посмотреть на меня, и закричал:

      – Святый Боже Иисусе! А доказательства? Черт вас побери! Доказательства где?

      И я с такой поспешностью вытащил из кармана правый кулак, что чуть не разорвал куртку.

      Я выставил кулак вперед и наконец-то разжал дрожащие пальцы.

      – Вот одно, – сказал я. – Вам известно что-нибудь про это? Нет. А мне известно? Да. Знаю я, кто этот старик? Знаю. А вы знаете его фамилию? Нет!

      Крамли положил голову на скрещенные на руле руки и вздохнул.

      – Ладно. Выкладывайте.

      – Это, – начал я, глядя на комочки мусора в руке, – это маленькие А, крошечные Б и тоненькие В. Целый алфавит, буквы, выбитые компостером из трамвайных билетов… Вы ездите на машине и давно всего этого не видели. А я, бросив ролики, только и делаю, что хожу пешком или езжу на трамвае. Я в этих бумажках по самые уши!

      Крамли медленно поднял голову, стараясь