Смерть – дело одинокое. Рэй Брэдбери

быстро проносящихся минут слушали, как бьются наши сердца, и твердили друг другу все те же глупости – это была своего рода литания, всегда сладостная, сколько бы раз мы ее ни повторяли и как бы долго она ни тянулась.

      Каждую неделю, когда Пег звонила мне, над телефонной будкой сияло солнце.

      И каждую неделю, как только разговор заканчивался, солнце скрывалось, наползал туман. Мне хотелось бежать и скорее натянуть на голову одеяло. А вместо этого я насиловал свою машинку, выстукивая на ней скверные поэмы или рассказы – например, про марсианскую жену, тоскующую по любви и воображающую, как с неба сваливается землянин, чтобы увезти ее с собой, а его, перенесшего ради нее столько злоключений, убивают.

      Пег.

      Несколько недель, учитывая мою бедность, мы разыгрывали с ней старый телефонный трюк. Телефонистка, звонившая из Мехико, вызывала меня по имени.

      – Кого? – спрашивал я. – Что, опять? Оператор, говорите громче!

      Я слышал, как где-то далеко дышит Пег. Чем больше я нес всякую чепуху, тем дольше длился разговор.

      – Минуточку, оператор, повторите, кто нужен.

      Телефонистка повторяла мое имя.

      – Сейчас посмотрю, здесь ли он. А кто его спрашивает?

      Из-за двух тысяч миль быстро откликался голос Пег:

      – Скажите, это Пег. Пег.

      Я делал вид, будто ухожу и возвращаюсь.

      – Его нет. Перезвоните через час.

      – Через час! – эхом отзывалась Пег.

      Щелчок, гудок, шум, она исчезала.

      Пег.

      Я вскочил в будку, сорвал трубку с крючка.

      – Да? – завопил я.

      Но это была не Пег.

      Молчание.

      – Кто это? – спросил я.

      Молчание. Но кто-то там был, и вовсе не за две тысячи миль от меня, а совсем близко. Я ясно слышал, как у кого-то, кто молчал на другом конце провода, воздух посвистывает в ноздрях и во рту.

      – Ну? – потребовал я.

      Молчание. И звук, который слышишь, когда кто-то ждет у телефона. Кто бы там ни ждал, рот у него был открыт, он дышал в самую трубку. Шепот, шелест.

      «Господи, – подумал я. – Ведь не мог же тот хриплый из трамвая вызвать меня в телефонную будку. В телефонные будки не звонят. Никто не знает, что эта будка служит мне личным телефоном».

      Молчание. Вдох. Молчание. Выдох.

      Клянусь, холодный воздух от шелеста из трубки заморозил мне ухо.

      – Ну спасибо, – сказал я.

      И повесил трубку.

      Не успел я перейти через дорогу, а я бежал, закрыв глаза, как телефон зазвонил снова.

      Я застыл посреди улицы, уставившись на будку, боясь дотронуться до трубки, боясь снова услышать лишь чье-то дыхание.

      Но чем дольше я стоял, рискуя, что меня задавят, тем больше звонки из телефонной будки казались мне звонками с кладбища, похоронными звонками, сулившими плохие вести, как зловещие телеграммы. Пришлось вернуться и снять трубку.

      – Она еще жива, – услышал я чей-то голос.

      – Кто? Пег? – взвыл я.

      – Спокойнее, – сказал Элмо Крамли.

      Я привалился к стене будки, ловя ртом воздух. Наконец успокоился, но разозлился.

      – Это вы только что звонили? – задыхаясь, спросил я. – Откуда вы знаете