Смерть чистого разума. Алексей Королев

прошу великодушно простить за небрежный почерк, начисто переписывать нету ни малейшей возможности…» – ну это опустим. «Сообщаю Вам, что сегодня в нашем пансионе произошло нечто совершенно из ряда вон выходящее…»

      В общем, её превосходительство написала своему женевскому мэтру Гобле не просто письмо – это были по сути свидетельские показания, в которых довольно подробно описывался весь сегодняшний день, а главное – что именно и в какое время делали генеральша и её верная компаньонка. В целом всё совпадало с тем, что мне сообщил доктор. Утром обе дамы не выходили из комнаты генеральши: ей немного нездоровилось («вероятно, к перемене погоды») и они вместе разбирали альбом с фотографиями. Обед сегодня мадам не удался – «я просила сварить обыкновенный картофельный суп – заметьте, Степан Сергеевич, не щи и не селянку, не представляю, как можно его испортить». После обеда тем не менее её превосходительству стало лучше и она спустилась вниз – где вся честная компания, пользуясь внезапно выступившим солнцем, увлечённо принялась за лото. Луиза Фёдоровна не играла, но присутствовала при своей хозяйке, которой, правда, неоднократно отсылалась – за пледом, чаем и каплями. Они обе видели мадемуазель Марин с судком в полдень или около того и обе заметили, что вернулась она от Корвина в хорошем расположении духа. Всё, что воспоследовало около четырёх часов пополудни, было изложено столь же подробно.

      «Как вы думаете, Степан Сергеевич, мне следует отправить на почту Луизу Фёдоровну или можно доверить конверт хозяйской дочери?»

      «Боюсь, мой совет вам не понравится, ваше превосходительство. Я бы вообще его не отправлял – по крайней мере до тех пор, пока доктор не вызовет полицию».

      Дверь я прикрыл за собой неплотно и, двинувшись к лестнице, отчётливо слышал, как Луиза Фёдоровна почти кричала на свою хозяйку на ужасающе плохом французском, а вдова генерал-майора свиты Его Императорского Величества ничего не произносила кроме «Désolé ma chérie, mais il a parfaitement raison»[14].

      /Ещё четвертью часа позже/

      Первое, что пришло мне в голову, когда я спустился вниз – вернуться назад. Её превосходительство вполне могла отправлять теперь своё письмо, поскольку инспектор Целебан, с несколько обескураженным видом, но в целом довольно бодрый стоял посредине холла и внимательно осматривался. Он был не один. Обе хозяйки, судя по всему, до смерти перепуганные, молча следили за движениями инспекторской головы. Доктор Веледницкий, засунув пальцы в кармашки жилета и расставив ноги, словно собирался приступить к партии в гольф, стоял – тоже молча – в дверях смотровой. Что же касается Лаврова, то он бесшумно промелькнул мимо меня вверх по лестнице; он был в пальто и шляпе, что довольно недвусмысленно указывало на то, как именно в доме оказался Целебан. Более никого на первом этаже не было.

      Итак, о смене профессии мне пока задумываться рано.

      Я на секунду задумался, нужно ли мне приветствовать инспектора, коль скоро мы расстались столь недавно, но ничего этого не потребовалось, потому Целебан заговорил сам.

      Мне не раз и не два приходилось бывать на допросах. Вели их разные люди и вели по-разному.

14

«Помилуйте, моя дорогая, но он абсолютно прав» (фр.).