На всемирном поприще. Петербург – Париж – Милан. Лев Ильич Мечников

она вместе с Спотаренкою шла за гробом бедного художника. Все это отчасти подействовало и на ее нервы. Мало-помалу она стала примечать, что сочувствие, которое возбуждал в ней Богдан, было вовсе не то безличное сочувствие к страданию человека, которое пробуждал в ней Макаров. Ей стала нравиться наружность молодого человека, сперва отталкивавшая ее своею жесткостью, ее занимало часто, что чувствует к ней Богдан?

      Определить это было нелегко. По крайней мере, сам герой не сумел бы наверное. Со смертью Макарова он почти не жил в обществе людей. Он случайно встречался со многими, но как с тенями, или куклами. С матерью его отношения ограничивались одной перепиской, становившейся для него все более и более тяжелой. Чтобы не беспокоить ее и не напугать скверным своим нравственным и материальным положением, он постоянно лгал ей, даже в самом тоне своих писем, беззаботном и шутливом…

      Редкие свидания с Лизанькой были для него праздником в этом томительном однообразии.

      VII

      Богдан обедал как-то у Стретневых в конце этой так прочувствованной им зимы; после обеда Стретнев ушел по обыкновению в свой кабинет. Богдан сидел в креслах у стола; Лизанька полулежала на диване. Были сумерки, они молчали. Лизанька вдруг взглянула на него и усмехнулась довольно горько…

      – Я вспомнила, как вы прошлым летом гостили у нас в Р. Как недавно это было, а кажется, уж Бог знает сколько лет прошло с тех пор.

      – Да будто многое в вас уже так изменилось? – спросил Богдан.

      – Не только во мне. В вас, я думаю, больше…

      – Нет, я все тот же.

      – Где же! Вспомните наш разговор… или лучше, ваше ораторство в парке…

      – Помню.

      И в его воображении вдруг нарисовалась Лизанька, какой она представилась тогда ему, весной, при ясном небе, среди зелени. И на душе он почувствовал, словно как весна…

      Очутившись в его страстных объятиях, Лизанька испугалась. Она бы никогда не решилась произнести эту страшную фразу. Но другого спасения не было.

      Она сказала:

      – Богдан, я не люблю вас; я не могу любить…

      Когда Богдан выходил из комнаты, она позвала его. Несколько минут она молча смотрела на него.

      – Ради Бога, – сказала она нетвердым голосом, – вы уничтожите меня, если вы решитесь…

      – На самоубийство? – заговорил он, – нет, я этого не сделаю.

      Она в другой раз позвала его.

      – Неужели мы не увидимся больше? – сказала она не то утвердительно, не то вопросительно.

      – Нам не надо видеться, – сказал Богдан.

      Она держала его руки в своих руках.

      – Вы можете слушать меня хладнокровно? – спросила она.

      – С чего мне горячиться!

      Она смотрела на него, но не смела говорить.

      – Мне тяжело будет не видеть вас… Но ведь я вам не дам счастья. Это эгоизм с моей стороны. Я не должна удерживать вас…

      – Если можно разойтись – всегда лучше разойтись…

      Она опустилась на диван. Он попробовал освободить