Свет в окне. Татьяна Герингас

руками, и между двумя женщинами установились – хотя бы внешне – спокойные, уравновешенные отношения. Но не надолго: уже скоро родители внутренне оттолкнули Машу от себя, не «простив» ей ни её жизненного устройства, ни профессионального успеха…

      …Маша опять окунулась в далёкое прошлое, в период, маминой работы. Маша не узнавала её. А, может быть, она вдруг начала взрослеть и увидела и услышала то, чего не замечала раньше? Она почувствовала, что мама видит и оценивает своё окружение, и, особенно, своих дочерей, как возможную мишень для своих придирок, для утверждения себя в своей правоте, не оставляя никакого шанса приблизиться к себе. Часто, почти каждый день, схватки доходили до драматических размеров; эмоции накоплялись, словесные потоки выхлёстывались друг на друга, не заботясь о логике высказываний и о достоинстве каждой из сторон.

      Сегодня Маша вспоминает о том, как она была абсолютно уверена, что сей «Horror» происходил в каждой семье на всей земле. «Моё слово – закон! Слышите? Я – мать!»

      Но нет! Всё не так просто. Нина не была однозначной персоной: ей ничего не стоило в один миг преобразиться в гостеприимную хозяйку, любящую жену и примерную мать, подкупить всё окружение своим обаянием и красотой. О, да, она была красива и очаровательна, она знала, что никто и никогда не будет допущен за кулисы этого неправдоподобно безобразного семейного спектакля.

      Лицемерие, ложь и перекручивание действительности стали характерными особенностями и двигателями всей последующей семейной жизни, практически, до самого конца, маминого конца. Маша, с ужасом и отвращением припомнила сценку за столом, произошедшую вот-вот только недавно, два года до её смерти. Маша пригласила её на чай – она делала это довольно часто. Вдруг без всякого повода разразилась беседа ни о чём, с поддёвками и колкостями, провокациями и обидами. Маша отдавала себе отчёт в том, что сама она была крайне неприятна, колка и несправедлива: одна провокация тянула за собой другую. Ситуация накалялась, но тона никто не повышал. Вдруг мама повернулась к Маше и со светлым спокойствием произнесла:

      «Как я жалею, что не сделала с тобой аборта!»

      Вот это да! Ну и заявка! Муж Маши, сидевший за столом, схватился за сердце; щёки его пылали. А мама, как ни в чём не бывало, поворачивается к нему и сетует, мягко и заботливо: «Что-то щёчки твои так раскраснелись?»…

      …Срыв, а одновременно и разгадка маминых настроений, произошли в то время, когда папа, в очередной раз вернулся из длительных гастролей по Волге, в качестве аккомпаниатора певцам и певицам. Как и всегда, мама готовилась к папиному приезду: они вместе с бабушкой творили на кухне что-то вкусное, в комнате накрывался стол, и, голодные девочки, придя из школы, не могли дождаться, когда мама с папой приедут с вокзала и все начнут трапезу, переходящую в папины рассказы о поездке. Рассказывать он умел, мама с восхищением ловила каждое его слово, девочки, хоть и слушали, но, ещё с большим удовольствием, уплетали за обе щеки кушанья, которые бабушка приносила с кухни, не успевая присесть